Лу Андреас-Саломе, Ницше и Пауль Ре Любовное братствоЛу Андреас-Саломе? (Луиза Густавовна Саломе) (1861–1937) – писательница, философ, врач-психотерапевт немецко-русского происхождения.Фри?дрих Ви?льгельм Ни?цше (1844–1900) – немецкий мыслитель, классический филолог, создательЛу Саломе и Фридрих Ницше Он хотел стать музыкантом, писателем, философом, она – поэтессой, террористкой и также философом… Они не могли не встретиться, потому что жили в одно время, думали об одном и том же и дороги их жизней неумолимо стремились к точке пересечения друг

Лу Саломе Самой значительной романтической историей в жизни Фридриха Ницше, без преувеличения его любовью была Лу Саломе. Об их отношениях написано очень много. Дворянка из России, двадцати с небольшим лет от роду, с прекрасным образованием и вкусом, широчайшим

Тысячелетья б жить, мечтать,
Всего себя отдать науке!
Коль счастья мне не можешь дать -
Не пожалей тоски и муки...

Говорят, за спиной каждого великого мужчины стоит женщина: Лу Саломе стояла за спиной тех, кто совершил гуманитарную революцию на стыке веков — Ницше и Фрейда. Кажется, не было ни одного сколько-нибудь известного человека среди интеллектуалов Европы, кто не был бы очарован ею или попросту влюблен.

Её называют самой загадочной женщиной конца 20-го столетия. До сих пор исследователи и поклонники не могут определиться, кем же она была больше: писателем, философом, учёным, или просто женщиной-вамп, которая сводила с ума мужчин, троим из которых присвоено звание «великих» - Фридрих Ницше, Райнер Мария Рильке и Зигмунд Фрейд.

В 1861 году в Петербурге в здании Главного штаба на Дворцовой площади родилась девочка с милым, сказочным именем Леля. Ее отцом был генерал русской службы, прибалтийский немец Густав фон Саломе, а мать происходила из датских немцев. Хотя Фридрих Ницше и называл Лу Саломе "гениальной русской", но генетически в ней ничего русского не было, если не придавать значения проведенным в России детству и ранней юности.

Густава фон Саломе еще мальчиком, при Александре I, привезли в Санкт-Петербург для получения военного образования. В чине полковника он принимал участие в подавлении польского восстания в 1830 году и так отличился, что Николай I пожаловал ему в дополнение к французскому дворянству еще и наследуемое русское.

Хотя как не считать того, что оказало неоспоримое воздействие на становление этой крайне своеобычной натуры, - факта рождения (Россия до последнего дня - а скончалась Лу Андреас-Саломе в 1937 году в Гёттингене - оставалась для нее родиной), русского образа жизни, точнее образа жизни столичных дворянских кругов, русской природы, климата, обычаев и нравов.

Её детство прошло в буквальном смысле слова на Дворцовой площади, куда выходили окна их шикарной служебной квартиры. Впрочем, и дача их в Царском селе была расположена невдалеке от летней резиденции царя.

Леля фон Саломе прожила в России первые 20 лет своей жизни - именно здесь сложился ее характер. И все же по странному стечению обстоятельств впереди ее ждала слава в европейском мире и полная неизвестность на родине. Девочка росла самостоятельной, погруженной в себя и очень мечтательной. Последняя четверть XIX века для подобных натур казалась не самой лучшей эпохой - русский революционный терроризм переживал свой кровавый расцвет. Впрочем, быть революционеркой Леля не собиралась, как позже не собиралась быть феминисткой. Пока еще не вполне осознанное интеллектуальное любопытство вело ее особым путем, путем глубинного исследования личности, своей, чужой - какая разница, главное, чтобы все было на пределе, на самом краю возможного.

Леля была, очень близка с отцом и пятью братьями. С матерью отношения складывались спокойно, но особенной близости не было. Общество мужчин старше себя казалось Леле естественным, и мир представлялся ей населенным братьями. Эта полудетская идиллия вскоре была развеяна в пух и прах...

Незадолго до конфирмации Леля фон Саломе пишет письмо незнакомому ей пастору Гийо, в котором признается в духовном одиночестве. Благочестивый пастор, читающий лекции при голландском посольстве Санкт-Петербурга. Праведен, женат, двое детей. Горячо и искренне Леля просит о поддержке, она пытается найти человека, разделяющего ее мысли, совсем не характерные для девушки ее возраста.

Они встретились. На редкость привлекательная, обладавшая необычайной духовной энергией девушка произвела на Гийо сильное впечатление. Под его руководством Леля начала серьезно заниматься философией, историей религии, языками. Она поклонялась Гийо как Богу. А пастор в 1879 году сделал ей предложение. Девушка была тяжко поражена самой мыслью о возможности такого исхода их отношений - это была своего рода духовная катастрофа. На ближайшее десятилетие сексуальная близость станет для нее решительно невозможной. Опрометчивый шаг Гийо послужил причиной страданий длинной череды мужчин, которые будут испытывать восторг от духовной близости с этой девушкой и отчаяние от ее телесной холодности.

История с Гийо закончилась отказом от конфирмации, ссорой с матерью и легочным кровотечением. Девушку для поправки здоровья решено было вывезти за границу. Теперь она официально не имела вероисповедания и только благодаря усилиям Гийо ей удалось получить паспорт. В этом документе впервые появляется ее новое имя - Лу: под ним она и войдет в историю.

Видимо, эта благоприобретенная русскость вкупе с передавшейся от матери немецкой основательностью и унаследованной от отца гугенотской въедливостью в вопросах морали и веры породили этот характер, отмеченный недюжинным умом, неукротимым и своевольным нравом и неистребимым вольнолюбием. Не отдаваясь до конца ничему и никому, Лу Андреас-Саломе как высшее достояние берегла свою внутреннюю свободу. Да и внешней, как видно из воспоминаний о прожитом и пережитом, не поступалась никогда.

Лу вспоминала, что их семья всегда ощущала себя русскими, хотя при этом в доме в основном говорили по-немецки, иногда переходя на французский. Любопытно, что русский язык в то время воспринимался исключительно как язык простонародья, и если отец Лели сталкивался на Невском проспекте с русским офицером, они вступали в беседу непременно по-французски. Санкт-Петербург представлялся Леле городом-космополитом, “чем-то средним между Парижем и Стокгольмом”. Прислуга в их огромной квартире на Морской тоже была многонациональная: челядь старались взять из татар, так как те не употребляли водки; любили нанимать чистоплотных пунктуальных эстонцев, были и швабские колонисты — при этом все эти люди, среди которых встречались и греко-католики, и мусульмане, и протестанты, придерживались своих религиозных обрядов и обычаев, каждый соблюдал свои праздники, свой календарь, кто новый, кто старый. Такое положение дел приучило детей, и в том числе Лелю, к веротерпимости.

К Александру II, отменившему в России крепостное право, либеральные родители Лели относились одобрительно. Однако их тем не менее беспокоило, что мятежный народовольческий дух проникал даже в чопорные частные школы, где учились дети иностранцев. Любопытная Леля слышала из разговоров взрослых в гостиной, что женщины едва ли не активнее мужчин участвовали в революционных процессах (по подсчетам историков, в 70—80-е годы были осуждены в общей сложности 178 женщин, большинство которых принадлежало к террористической организации “Народная воля”, семь раз покушавшейся на Александра II и все-таки убившей его). До конца жизни хранила она фотокарточку Веры Засулич, той самой, которая стреляла в градоначальника Трепова. Леля уже тогда воспринимала происходящее под весьма специфическим углом зрения: слабый пол, к которому она принадлежала, — вот носитель силы, а вовсе не наоборот — а потому все эти женщины-бунтарки были овеяны для нее ореолом романтического героизма.

Свою собственную силу, силу формирующегося незаурядного характера 17-летняя барышня Саломе проявила резко и весьма неожиданно: она наотрез отказалась от конфирмации, к которой ее готовили в реформаторской евангелической церкви. По тем временам серьезность этого поступка недооценивать не стоит, другой вопрос, что могло привести к нему юную девушку? Легче всего было бы предположить чужое влияние, например кавалера или старшего друга. Но это не так: Леля совершенно самостоятельно пришла к мысли о том, что Бога нет. Все началось с того, что маленькой девочкой она стала свидетельницей смерти любимой кошки, а немного позже умерла от свинки ее лучшая подруга. Где был Бог в это время? Как он это допустил? Она долго молилась ему после потери подруги, но вместо ответа и поддержки ощутила лишь леденящую пустоту внутри...

Ну а пока Леля собралась за границу — лечить слабые легкие и заодно учиться, но власти отказались выдать ей паспорт, так как она вышла из лона церкви. И тогда она придумала нечто из ряда вон: уговорила влюбленного в нее голландского пастора Гийо, чтобы он выхлопотал ей подложное свидетельство о конфирмации, что тот и сделал, воспользовавшись услугами своего приятеля, другого пастора, служившего в крошечной голландской деревушке. Это дало Леле возможность сделать еще один парадоксальный вывод: для любви не существует моральных преград.

Немного поучившись философии в Цюрихе, юная Лу Саломе по совету друзей матери попала в римский салон весьма известной дамы — Мальвиды фон Мейзенбург, умной, фантастически образованной и столь же фантастически некрасивой писательницы, подруги Герцена и воспитательницы его дочери. Именно в подобных салонах в конце XIX века происходило формирование людей, которым суждено было осуществить переход к новой эпохе. Французские атеисты, итальянские анархисты, русские нигилисты и социалисты чувствовали здесь себя вольготно. Сама Мальвида, как многие образованные женщины ее круга, видела задачу салона в благородной цели женской эмансипации. Она собирала девиц и приглашала образовывать их подходящих “прогрессивных” лекторов. Ну а те были более чем рады перевернуть в головах любопытных барышень все вверх дном. Хорошо, что на этих лекциях не присутствовала мать Лу, она пришла бы в ужас оттого “образования”, которое получает дочка.

В частности, один из лекторов апеллировал к недавно вышедшей книге швейцарского ученого-историка Иоганна Бахофена “Материнское Право”. Бахофен, сопоставив множество археологических, исторических и художественных фактов, пришел к выводу, что до начала патриархальной цивилизации, той, которая была известна на протяжении последних 6 тысяч лет, практически повсюду в Евразии и на других заселенных людьми территориях существовала другая, основанная на главенстве женщин. Их власть была универсальной и предопределяла большинство социальных, религиозных и этических норм. Другой лектор комментировал некий документ знаменитейшего средневекового врача и чернокнижника Корнелия Агриппы Нетесгеймского “О несравненном превосходстве женского пола над мужским”. В нем утверждалось, например, что Адам был сотворен первым и вышел неудачным, а потому все совершенство пришлось на Еву, а также то, что мужчина гораздо ближе к животным, чем женщина, иначе откуда взялись врожденная грубость мужчин и собственнические инстинкты. Леля впитывала все эти идеи как губка...

Один из лекторов в салоне Мальвиды, 32-летний философ Пауль Ре, без оглядки влюбился во внимательную девушку в глухом черном платье с осиной талией и гладко зачесанными назад темно-русыми волосами. Ее трудно было назвать красавицей, но в ней чувствовались какое-то неуловимое своеобразие и самостоятельность. Пауль сделал Лу предложение, и вдруг это юное, неопытное, неоперившееся создание подняло его на смех. У нее оказались свои неожиданные представления — она не признавала брака, ибо современный европейский брак — это чисто христианская затея. А если она, Лу, не христианка и вышла из церкви, то к чему ей связывать себя брачными узами? А еще во время их объяснения она между прочим вспомнила, что во Франции в 1791 году был введен так называемый гражданский брак...

В конце же их памятного разговора Лу выпустила в сердце влюбленного последнюю стрелу, вообще сказав, что лично она решила на весь век остаться девственницей и посвятить себя исключительно духовным интересам, а потом предложила ему жить вместе “духовной коммуной”. При этом ее совершенно не волновало, что скажет на это, например, ее мать или какая реакция будет в окружающем ее обществе. Несчастный влюбленный стал отныне рабом Лу — он согласился на все ее условия, и они поселились сначала в Берлине, потом переехали в Париж, нигде не задерживаясь надолго. Лу получала от отца-генерала скромную пенсию, и ей этого вполне хватало.

В апреле 1882 года Пауль познакомил Саломе со своим другом Фридрихом Ницше. В то время 38-летний философ был уже очень болен и почти слеп, его жестоко терзали головные боли. Он был абсолютно одинок, а своими постоянными переездами с места на место надеялся найти климат или ландшафт, которые были бы способны утешить его физические и нравственные страдания — итальянские и французские Альпы, Германия, Швейцария... Ницше не был знаменит, книг того, кому в скором времени было суждено стать целой эпохой и переворотом в философии, почти никто не читал.

“Молодая русская”, как Ницше называл Лу в своих письмах, стала первой и единственной женщиной, лирически полонившей его воображение. До этого его с такой же силой способна была пленить только мысль. Он так описывал Лу своему другу Питеру Гасту: “... она резкая, как орел, сильная, как львица, и при этом очень женственный ребенок... Кроме того, у нее невероятно твердый характер, и она точно знает, чего хочет, не спрашиваясь ничьих советов...”

В основном встречи Ницше с Лу состояли из прогулок по горам и бесконечных, запойных разговоров. Удивительно, что этот гениальный человек воспринимал Саломе как равную собеседницу. Ницше поведал ей всю свою жизнь: о детстве в семье пастора в деревенском домике под Наумбургом, о своих первых сомнениях, сменивших годы религиозного рвения, об охватившем его ужасе и отчаянии при виде этого мира без божества...

Ницше подробно изложил ей свои нигилистические мысли. Лу только поражалась их созвучию своим собственным переживаниям. Пусть Бог умер, но зато в самом человеке есть нечто, что может соперничать с Богом. Но для того чтобы добраться до этого сверхчеловеческого в самом себе, человеку согласно воззрениям Ницше надо проделать путь поистине героический — воспарить над своими слабостями, пренебречь людским презрением, призывать на свою голову страдания и любить их: “Упругость души в несчастии, ее ужас при виде великой гибели, ее изобретательность и мужество в том, как она носит горе, смиряется и извлекает из несчастия всю его пользу, и, наконец, все, что ей дано, глубина, таинственность, величие — разве это дано ей не среди скорбей, не в школе великого страдания?” Ницше и Лу призывал “сделать саму себя живым материалом для опыта”. Ее же натуре это было более чем близко, она и сама уже начала свой личный эксперимент. “Если бы кто-нибудь нас подслушал, — писала потом Лу про эти разговоры, — то решил бы, что беседуют два дьявола”.

Фридрих Ницше был велик в вопросах духа, но вот в сфере чувств и повседневной жизни оставался беспомощен, как дитя. А потому сам он не решился признаться Лу в любви, а попросил Пауля Ре передать девушке свои чувства и просьбу стать его женой. И Пауль передал — он даже не ревновал Ницше к Лу, у него сердце сжималось, глядя на то, как этот одинокий человек с абсолютно беззащитной душой впервые в жизни наполнен солнечными надеждами и ожиданием счастья.

Разумеется, Лу не собиралась ради Ницше менять своих убеждений и прерывать свой “эксперимент”. Он же был потрясен и раздавлен ее отказом. Стараясь как-то смягчить боль от нанесенного ему удара, Саломе предложила Ницше присоединиться к их духовной коммуне с Ре, но тут в ситуацию вмешалась сестра философа Элизабет Ницше. Эта старая дева возненавидела “невыносимую русскую” за то, что та украла сердце ее брата. Она сумела каким-то образом очернить Лу в глазах Ницше, и в их отношениях произошел окончательный разрыв. Вскоре после него, а дружба Ницше и Саломе продлилась чуть больше года, философ написал одну из своих самых великих книг — “Так говорил Заратустра”. Многие считают, что написана она под влиянием встречи с Лу. Так или иначе, очевидно одно: в ней Ницше действительно увидел нового человека, с новым независимым сознанием, человека, для которого диктат его собственной воли является высшим и единственным авторитетом.

Расставшись с Ницше, Лу Саломе продолжала двигаться своим и только своим путем. В основном она вращалась в интеллектуальных кругах Европы среди известных философов, ориенталистов, естествоиспытателей. Она ловила себя на том, что ее раздражал деловой, трезвый дух уходящего столетия, она явно тосковала по кантовскому и гегелевскому идеализму. Уже в 1894 году Лу Саломе написала серьезный труд “Фридрих Ницше в своих произведениях”. Труднее всего было заподозрить, что подобную книгу могла написать женщина — настолько все было объективно, четко, по делу. После выхода этой работы Саломе зауважали всерьез. Вскоре ее начали печатать самые престижные журналы Европы, причем не только философские работы, но и художественную прозу. Так свет увидели ее повести “Руфь”, “Феничка”, сборник рассказов “Дети человеческие”, “Переходный возраст”, роман “Ма”. Модные критики, такие как Георг Брандес, Альбрехт Зёргель или Поль Бурже, расхваливали ее талант.

В июне 1886 года в жизни Лу Саломе произошло событие, которое так и не могут толком объяснить ее биографы, а сама она не сочла нужным комментировать. Лу вышла замуж за профессора кафедры иранистики Берлинского университета, сорокалетнего немца Фридриха Карла Андреаса. Пауль Ре, до глубины души униженный свершившимся, вскоре исчез из ее жизни и позже погиб в горах. Говорили, что это было самоубийство.

Фридриху Андреасу предстояло стать одним из самых выдающихся мужей в истории: почти за 40 лет их совместной жизни с Лу, до самой своей смерти, он ни разу не пережил физической близости с собственной женой! Именно это было железным условием, поставленным перед свадьбой этой невероятной женщиной. Счастливый жених, правда, легкомысленно принял это условие за “девичьи выдумки” и все ждал, когда же они пройдут, но безрезультатно...

Если бы Лу сохранила обет целомудрия до конца своих дней, страдания Андреаса были бы хоть как-то оправданны, но в один прекрасный день женская природа взяла в ней верх над теориями и рассудком. Лу было уже за тридцать. Первым мужчиной, сумевшим стать для нее именно мужчиной, стал Георг Ледебур, один из основателей Независимой социал-демократической партии Германии и марксистской газеты “Форвартс”, в будущем — член рейхстага.

Несчастный Андреас, узнав о происшедшем, на глазах у Лу воткнул себе в грудь перочинный нож и, терпя адскую боль, смотрел ей в глаза. Она выдержала этот взгляд... Андреас выжил, но проиграл Лу. Отныне ее свобода была ничем не ограничена — она могла ездить, куда и с кем хочет, и делать, что ей вздумается. Видимо, наблюдая за Андреасом, Саломе интуитивно угадала секрет удивительной власти женщины над мужчиной, власти ее глубинной тайны, которая навсегда останется неразгаданной.

Саломе поздно открыла для себя любовь, но, открыв, поняла, что для нее это — животворящий источник. Эрос — то, что заставляет человека соприкоснуться с мощнейшей силой в себе — инстинктом. И Саломе страстно, как все, что она делала, предалась исследованию и эксплуатации этой силы. В списке ее возлюбленных невозможно поставить точку: писатели и философы Шницлер, Гауптман, Теннис, Эббингхаус, Гофмансталь, Ведекинд, режиссер Макс Рейнхардт и так далее, и так далее.

Особая глава в жизни Лу Саломе — роман с выдающимся поэтом Райнером Марией Рильке. Когда они встретились, ему было 21, ей — 35. Рильке поселился вместе с Лу и Андреасом в их скромном доме недалеко от Берлина в Шмаргендорфе. Роман был бурный, но недолгий, он продлился с перерывами немногим более 3 лет, но за этим последовали еще 30 лет переписки и близкой дружбы. Лу оказалась не просто экстравагантной женщиной, а спасительным якорем в его судьбе: поэт страдал от приступов страха и неконтролируемых депрессивных состояний... В Саломе уже тогда проявился специфический талант, который вскоре сделает ее великолепным доктором: она жалела времени на то, чтобы вникнуть в суть душевных переживаний Рильке, бесконечно терпеливо выслушивала его и пыталась вместе с ним понять их причину и смысл и тем самым облегчить его страдания.

В сентябре 1911 года очередной возлюбленный Лу Андреас-Саломе, шведский психоаналитик Пол Бьер, ехал вместе с ней на III конгресс психоаналитиков в Веймаре. Рассказывая своей подруге о том, что такое психоанализ, Бьер никак не ожидал, что встретит с ее стороны такое жадное любопытство. Впрочем, удивляться этому не приходилось. Само появление этого нового направления психологии знаменовало начало эпохи нового времени, а Лу Саломе от макушки до кончиков ногтей являла собой готовый, сформировавшийся продукт оного.

Наука цвела, как никогда, пышно, на рубеже веков возникла квантовая физика, в 1905 году была сформулирована теория относительности... Естественные науки, подкрепленные теорией Дарвина, тоже не отставали. Объективный мир сочли более или менее изученным, неизученным оставался только человек, субъект познания. Если раньше его полагали образом и подобием Бога, то теперь в этом усомнились, и надо было браться за его изучение заново. И новая эпоха делала особый акцент на развитии гуманитарных наук — социологии, экономики, социальной психологии, а также на психоанализе.

Да и сам человек менялся: трещал патриархальный уклад, женщина больше не желала подчиняться, викторианская мораль становилась предметом насмешек. Босоногая танцовщица А.Дункан, которой так восхищалась Саломе, уже будоражила европейское высшее общество своими прозрачными туниками, а ее знаменитые берлинские лекции “О праве женщины на свободную любовь” шепотом пересказывались в гостиных.

Основатель психоанализа З.Фрейд, долгое время разрабатывавший свои идеи в полном одиночестве, к 1902—1903 годам постепенно становится известным, а психоанализ — крайне популярным. А в 1 908 году в Зальцбурге состоялся I Международный психоаналитический конгресс.

Лу Андреас-Саломе почувствовала в идеях Фрейда дыхание свежего ветра, который показался ей не менее радикальным, чем веющий от философии Ницше. Фрейд посмел бросить вызов общественному мнению, возведя сексуальность в доминанту человеческого поведения. Лу Саломе не раз была свидетельницей того, как некоторые видные ученые конфузились, просто произнося саму фамилию Фрейда, словно она было каким-то неприличным словом.

Когда Саломе вошла в круг ближайших учеников австрийского врача, ей был 51 год, сам Фрейд, будучи на 5 лет старше, воспринял ее как 20-летнюю — столько в ней было свежести и энтузиазма. Серебристые волосы, голубые глаза, чудесная кожа, царственная осанка. Злые языки утверждали, что он влюбился в ученицу, во всяком случае, известно, что он посылал ей цветы, провожал до отеля, а если она пропускала очередную традиционную “среду”, нежно ей выговаривал в записочках.

Каждый, кто хотел практиковать психоанализ, должен был непременно поначалу пройти этот процесс сам в качестве анализируемого, чтобы разобраться со своей собственной личностью и ее темными сторонами, иначе говоря — с бессознательным. Лу Саломе и тут сумела отличиться — она оказалась, похоже, единственной из непосредственных учеников Фрейда, кому позволили самой анализа не проходить, но практиковать его с другими в качестве врача-психотерапевта после пары лет интенсивной подготовки и обучения. Многие из фрейдовской “свиты” роптали по этому поводу, но снисходительность Фрейда к Лу не знала границ, ей он прощал любую “ересь”, в то время как других своих учеников и оппонентов, позднее отколовшихся от его школы, он осыпал язвительными колкостями за любое отступление от догмы, то есть от его, Фрейда, понимания. Таким образом, Андреас-Саломе стала одной из первых, если вообще не первой женщиной в этом новом направлении психологии.

Умная Лу, разумеется, ни в коем случае не желала сама выворачиваться наизнанку перед кем бы то ни было, то есть позволять себя анализировать. И вовсе не потому, что она боялась раскрыть какие-то свои тайны. Этого она не боялась. Причина в другом: она была достаточно самоуверенна, чтобы полагать, что и без того всю жизнь занималась самопознанием и самоисследованием и накопила весьма существенный опыт по этой части. Фрейд, между прочим, был знаком с ее книгой “Эротика”, выдержавшей пять переизданий, и считал, что Лу, пусть и несколько с другой стороны, но тем не менее вплотную подошла к его собственным идеям и отчасти подтвердила их.

Согласно Лу Саломе мужчина и женщина — существа различные принципиально, сущностно. Мужчина целиком направлен на внешний мир, он ищет в любви лишь удовлетворения, мгновенной разрядки напряжения, для женщины же любовь — все, “пол разлит по всей плоти ее организма, по всему полю души”, более того, она вообще не существует вне этого. А еще Саломе считала абсурдным стремление женщины уподобиться мужчине, которое она повсеместно наблюдала вокруг.

— А как же вы сами? — язвительно спрашивали ее. — Разве вы не избрали мужские профессии — писать, заниматься философией, практиковать психоанализ?

— Отнюдь! Нет ничего более смертельного для женщины, чем тягаться с мужчиной в профессиональном успехе. Женщина не нуждается в социальном успехе, она занимается чем-то просто для самораскрытия. Я не избирала никаких мужских профессий и ни с кем не соревнуюсь, эти занятия нашли меня, как солнце находит нуждающийся в его лучах цветок, — с достоинством отвечала Лу.

Трудно себе представить, какую бурю возмущения в феминистских кругах вызывали ее рассуждения. “Госпожа Лу Саломе — антифеминистка! — писала, к примеру, родоначальница теоретического феминизма Хелен Дом. — Мы находим в ее текстах утверждения, которые заставляют встать волосы дыбом у нас, эмансипированных женщин!”

Чем теснее Лу Саломе общалась с Фрейдом, регулярно приезжая к нему в Вену из Геттингена, тем больше он удивлял ее своей, как бы сейчас выразились, невротической расщепленностью. Столь много знавший о человеческих страстях, этот человек в личной жизни был “застегнут на все пуговицы”, корректен, пунктуален и крайне формализован. Он вставал и ложился в одно и то же время, и если больной опаздывал к нему на прием на 10 минут, то это на весь день выбивало его из рабочего графика.

Его личные взгляды на мораль оставались целиком в русле пуританской традиции XIX века. Своим друзьям и коллегам — мужчинам Фрейд мог сколько угодно выдавать желаемое за действительное, но Лу с ее наметанным глазом мгновенно поняла, что он, учивший пациентов справляться с аффектами и не подавлять их, сам был не в состоянии проделать этого с собой. Однажды, как всегда, доктор Фрейд принес ей нарциссы, она приняла их с обворожительной улыбкой, а потом, заставив свои глаза опасно вспыхнуть, провокационно тронула Фрейда за плечо и на мгновение прильнула к нему — он отскочил как ужаленный, его панический взгляд молча молил о пощаде. И тогда Лу окончательно поняла, какой океан подавленных чувств таится в этом сдержаннейшем с виду человеке. Дочь Фрейда Анна, с которой Саломе была дружна, призналась ей, что у отца мучительный страх смерти, граничащий с неврозом, и что на этой почве у него нередко случаются головокружения и даже обмороки.

Лу слушала это с грустью, думая про себя, что вот пример того, когда творение выше творца, когда творец боится собственного создания. Страх любви, как давным-давно уже знала Саломе на собственном опыте и на опыте близких ей людей, всегда имеет изнанкой страх смерти. Это незыблемый психологический закон. Ницше боялся любви и панически боялся смерти, то же — Рильке, то же — и множество других из встреченных ею мужчин. И она думала: а не в этом ли была ее высшая функция в их жизни — сделать им прививку любви против страха смерти?

Особенно много Лу думала тогда о Ницше... Могла ли она ему помочь, если бы осталась с ним тогда, хотя бы на какое-то время? Ведь его смерть была просто чудовищна: несколько лет полного безумия и кончина в 1900 году в психиатрической клинике...

В конце концов, Лу открыла в Геттингене, где она давно уже поселилась с Андреасом, психоаналитическую практику и работала по 10—11 часов в день. Отбоя от пациентов не было, потому что Саломе обладала природным даром слушать и понимать другого человека. Как всегда, она не боялась нарушать самые священные заповеди — в данном случае заповеди своего учителя Фрейда, полагавшего, что психоаналитик ни в коем случае не имеет права вступать в близкие отношения с пациентами даже ради благородной цели научного эксперимента. Саломе же, руководствуясь, как обычно, только собственной интуицией, полагала, что если она этого хочет и пациент этого хочет, то вред просто исключается.

Наступало жаркое, сумбурное и грозное лето 1914 года. 1 августа Германия, в которой жили Лу и Андреас, объявила войну России, где остались ее родные братья с семьями. До них доходят слухи, что сибирский мужик Г.Распутин, “соправитель русского царя”, был едва ли не единственным из советников, кто предостерегал Николая II от войны, предсказывая, что это будет конец России и конец империи. В связи с этим Саломе замечает Фрейду, что “стоило бы прислушаться к Распутину, ибо он единственный не невротик из приближенных к русской власти”.

Трое сыновей и зять Фрейда сражались на фронте. Неизменное ровное спокойствие Лу стало для него почти единственным эмоциональным прибежищем в эти страшные годы. В той войне Саломе не стояла ни на чьей стороне — ни своей родины, ни той страны, где она теперь жила. Она полагала, что войны — это неизбежное зло всей человеческой цивилизации. Люди воюют и убивают друг друга только потому, что война идет внутри каждого из них: разум борется с инстинктом, и эта борьба никогда не может прекратиться. У Саломе появилось множество пациентов, приезжавших с фронта. Они рассказывали ей страшные истории, не зная, что по рождению она русская. Императорская армия к середине войны уже потеряла более 3 миллионов человек убитыми и пленными, русские солдаты вызывали жалость, ибо они были не только плохо экипированы, но и голодали, нередко они выступают со штыками против немецких винтовок...

— Может быть, вы вчера убили моего брата, он воюет на стороне русских, — с удивительным спокойствием говорила Лу остолбеневшему пациенту. — Но ведь это не делает нас врагами... У нас только один враг — темная, агрессивная и воинственная часть нашей души. Попробуем же приручить ее.

Наблюдая психологию людей, побывавших в аду военной мясорубки, Лу неожиданно обнаружила, как сама история на ее глазах подтверждает идеи Ницше о том, что страдание обновляет и закаляет. Некоторые ее знакомые и вчерашние пациенты, ставшие солдатами, на полях сражений совершенно излечивались от психических заболеваний, которыми они страдали до войны: истерии, невроза, навязчивых состояний и даже шизофренических приступов.

Боязливый, мягкий Фрейд был в ужасе от “нечеловеческих” прозрений Лу, зато его ученик Карл Густав Юнг, один из величайших психологов XX века, впоследствии подтвердит “психически исцеляющее значение глобальных кризисов”.

Русская революция лишила Лу остатков ее состояния и возможности когда-либо увидеться с родными. Отныне она так и будет жить в их с Андреасом чудесном доме под Геттингеном, где у нее был дикий сад и кабинет в мансарде и где ветви цветущей груши каждую весну врывались прямо в ее окна. Семейная жизнь Андреасов, как всегда, была своеобразной: Фридрих Карл был занят своей наукой, с супругами по-прежнему жила внебрачная дочь Андреаса, Мария, — плод его короткой связи с горничной. В свое время Лу великодушно оставила девочку в их доме и заботилась о ней как о родной дочери. До самой смерти Лу Мария не оставляла свою обожаемую приемную мать. Кроме того, для Фридриха Карла давным-давно стало привычным, что с ними время от времени живет очередной “друг” жены — с каждым из них он оставался ровен и приветлив, и за утренним кофе учтиво обсуждал политические новости. И так до самой своей тихой смерти в октябре 1930 года.

Тем временем жизнь в Европе менялась на глазах. Инфляция 1923 года достигла апогея: если еще недавно один аналитический прием стоил 50 марок, то сейчас это уже 3 000 марок и мало кому это по карману. Лу Саломе все чаще работала бесплатно; изредка через общих знакомых до нее доходили слухи, что семьи ее братьев в Советской России живут в нищете, и она мучилась от невозможности им помочь.

Всю жизнь Лу высокомерничала с политикой, но с приходом Гитлера к власти в 1933 году не замечать творившегося вокруг стало уже невозможно. Манифестации, шествия и митинги молодых фашистов по всем немецким городам, бесконечно звучавшее в ушах “Хайль Гитлер!”, невыносимые выспренные речи о превосходстве арийской расы, набирающий силу антисемитизм...

Однажды к Лу в ужасе прибежала ее приятельница Гертруда Боймер с криками: “Эти черные (имелись в виду нацисты) рыщут по психиатрическим больницам и хотят переписать всех больных шизофренией; говорят, потом их всех уничтожат!” Саломе не поверила, и они кинулись к знакомому главврачу геттингенской клиники. Тот подтвердил информацию — врачи на свой страх и риск прятали от нацистов истории болезни. Излагая свои взгляды на воспитание будущих воинов Третьего рейха, Гитлер уже тогда был предельно откровенен. “Моя педагогика сурова — слабый должен погибнуть!” Вскоре это стало официальной политикой режима: все шизофреники должны быть физически уничтожены.

Началось наступление и на психоанализ. Книги Фрейда в Германии сжигались, к его друзьям и соратникам, как и к психоаналитикам вообще, приходить стало опасно. Лу Саломе, которой было уже за 60, друзья уговаривали уехать из страны, пока не поздно. Вскоре пришла еще одна тревожная новость: сестра Ницше, Элизабет Ферстер-Ницше, вышедшая замуж за нациста Ферстера, состряпала на Лу Саломе донос о том, что она, во-первых, “финская еврейка” и, во вторых, якобы извратила наследие ее брата, которого Элизабет всячески стремилась сервировать властям как духовного отца фашизма. Видно, за столько лет ненависть Элизабет Ферстер к Лу Саломе нисколько не уменьшилась.

Фрау Ферстер собственноручно составила сборник “Воля к власти”, выдержанный в нужном нацистском стиле, в котором она позволила себе сильно отредактировать высказывания философа и выдать за его оригинальное произведение. В 1934 году Гитлер с большой помпой совершил визит в Веймар, где встречался с Ферстер-Ницше и осмотрел архив философа. Годом позже фюрер устроил для скончавшейся хранительницы наследия Фридриха Ницше государственные похороны.

Лу Саломе, будучи в гостях, позволила себе во всеуслышание обозвать Элизабет Ферстер “полоумной недоучкой” и язвительно добавить, что Ницше был таким же фашистом, как его сестра — красавицей. После этих слов гости испуганно переглянулись, а многие поспешили убраться восвояси. А Соломе насмешливо продолжала: “Эта лишившаяся рассудка страна будет с каждым днем все больше нуждаться в таких, как я”, — ни годы, ни ситуация не лишили ее куража. Уезжать из Германии она наотрез отказалась.

В 1905 г. служанка её мужа Андреаса рожает ему дочку. Лу оставляет внебрачного ребёнка в доме, наблюдает за своими реакциями с дотошностью психоаналитика. Через несколько лет она её удочерит. Именно Мари останется с ней у смертного одра.

Лу Андреас-Саломе умерла 5 февраля 1937 года в своем доме под Геттингеном. К счастью, ей не довелось увидеть, что сделало время с ее любимым учителем Фрейдом. В 1938 году фашисты оккупировали Австрию, конфисковав издательство Фрейда, его библиотеку, имущество и паспорт. Фрейд стал фактически узником гетто.

Только благодаря выкупу в 100 тысяч шиллингов, который заплатила за него его пациентка и последовательница принцесса Мария Бонапарт, его семья смогла эмигрировать в Англию. Фрейд был уже давно смертельно болен раком челюсти, и в сентябре 1939 года по его просьбе лечащий врач сделал ему два укола, которые и прервали его жизнь.

Не узнала Лу Саломе, что четыре сестры Фрейда, которых она нежно любила, погибли в немецком концлагере. Не узнала она и того, что в советском концлагере закончили свои дни ее родные племянники и двое ее братьев.

...“Какие бы боль и страдания ни приносила жизнь, мы все равно должны ее приветствовать, — писала Лу Андреас-Саломе в свои последние годы. — Солнце и Луна, день и ночь, мрак и свет, любовь и смерть — и человек всегда между. Боящийся страданий — боится радости”. Ницше не ошибся в своей Заратустре...

«Лу, Рильке, Россия»- так назвали свой двухчасовой спектакль МИРовцы. С самого начала до самого конца артисты и певцы держат зрителя в каком-то торжественном напряжении. Один всплеск эмоций за другим: то зритель становится свидетелем первой встречи юной Лу Саломе с Фридрихом Ницше (Татьяна Лукина и Михаил Чернов), то сцены объяснения в любви 22-летнего Рильке (Артур Галиандин) 37-летней Лу Саломе (Карин Вирц), с его знаменитым гимном любви: «Нет без тебя мне жизни на земле…» , а то вдруг до глубины души растрогают русские народные песни и романсы «Волга-реченька глубока», » В лунном сиянье», «Как сладко с тобою мне быть» в исполнении певицы Светланы Прандецкой, или «Меж крутых бережков», «Ты сидишь одиноко», «Твои глаза зелёные», буквально сыгранные драматическим актёром Сергеем Ивановым под проникновенное сопровождение гитариста Дмитрия Третьяка.

Рильке - Луизе Саломе

Я и слепой тебя увижу,
Я и глухой тебя услышу,
Немой - тебя я буду звать,
Без рук - дыханьем обнимать,
Без ног - на край земли бежать,
Забытый - буду вечно ждать,
Грустить, печалиться, страдать,
Молиться, верить, ликовать
И песни для тебя слагать,
И гимны в честь твою писать.
Я буду сильным, буду грозным,
Я буду мягким и серьёзным.
Я буду нежным, буду мирным,
Весёлым, добрым, тихим, смирным.
Я буду тем, кем ты меня
Увидела, нашла, взяла,
Богиня русская моя,
Душа моя, слеза моя.

Удивительная женщина, достойный, замечательный спектакль, великолепный зритель. Всё совпало в этот вечер, накануне 150-летия нашей легендарной соотечественницы Луизы Густавовны Саломе. А разве могло быть иначе, учитывая тот факт, что первая встреча Лу с Рильке состоялась в Мюнхене, на Шеллинштрассе, где 20 лет назад родилось общество МИР, одной из главных целей которого является поиски соприкосновений русской и немецкой культуры и бережное отношение к ним.

Лу Андреас-Саломе, 1907 год

Париж во второй половине ХIХ века был законодателем моды, а к концу века, став родиной многих «измов» в живописи и поэзии, модерна и авангарда в искусстве, по праву слыл циферблатом Европы. В ХХ веке русские ошеломили и свели с ума Париж, Лондон, Берлин, Мюнхен своими балетами: Анна Павлова, Тамара Карсавина, Вацлав Нижинский, антреприза Дягилева с декорациями и костюмами Бакста, Бенуа, музыкой Чайковского, Римского-Корсакова, Стравинского открыли европейцам новую Россию.

Когда русские эмигрантки в 1920-30 гг. своей красотой, элегантностью, стилем, а многие и аристократическими титулами обольстили парижан, у их ног оказались многие европейские знаменитости: Элюар и Дали, Пикассо и Леже, Роллан и Матисс, Майоль, Сартр и даже Эйнштейн. Но много раньше, чем в парижских кабаре запели романс «Ведь я институтка, я – дочь камергера, я – чёрная моль, я – летучая мышь», прежде, чем стали известны имена русских избранниц, среди которых Гала, Эльза, Мура, Ольга, княгиня Кудашева, высоко взошла звезда Лу Саломе. Она явилась в Европу, «дыша снегами и туманами», и многих увлекла в «очарованную даль».

Любимая и своевольная генеральская дочь

В 1861 году в Петергофе в семье генерала Густава фон Саломе родилась дочь, названная в честь матери-немки Луизой. Русское дворянство было пожаловано Саломе Николаем 1, происходили же они из гугенотов, бежавших из Франции после Варфоломеевской ночи в Германию, где породнились с немцами. В семье девочку звали Лёлей. Отец боготворил дочь, пятеро братьев были её рыцарями. Все учились в либеральной Петерсшуле. Смерть немолодого обожаемого отца в 1878 году повергла живчика Лёлю в депрессию. Никому не сказав, она пишет письмо голландскому пастору Гийо, чьи нетрадиционные проповеди привлекали мыслящую молодёжь столицы, и начинаются частные уроки. Лёле кажется, что она нашла в учителе второго отца. Отношения носят интеллектуальный и доверительный характер. В центре бесед– сочинения Руссо, Канта и Спинозы, который особенно был ей интересен и близок (мне встретилось утверждение, что капля еврейской крови от далёких предков, бежавших из Испании, ей якобы досталась). Чтобы приобрести томик Спинозы, она тайком продала колечко. Её тянуло к философии. «Она – ходячая философия», – отзовётся о ней Ницше после знакомства. А ей-то было всего 19 лет. Благодаря Гийо Лёля получила ту образовательную базу, которая впоследствии сделала её адекватной собеседницей многих незаурядных умов. Но во время обучения произошло нечто из ряда вон: 42-летний пастор не на шутку влюбился в 17-летнюю ученицу, готов был оставить семью и обратился к матери Лу (он так называл девушку и под этим именем она вошла в жизнь и историю), умоляя отдать дочь ему в жёны. Лу была потрясена: духовный наставник одержим вожделением! Какой позор! Он всё испортил!

В 1880-м Лу с матерью уезжают в Цюрих, где продолжает гуманитарное образование в университете. Как дочь покойного генерала она получила скромную пенсию и право именоваться «Её Превосходительство». По прошествии двух лет лёгочное кровотечение побуждает их к переезду в тёплый Рим. У Лу слабые лёгкие. С ней уже случалось такое в Петербурге: после ссоры с матерью из-за отказа от конфирмации и истории с Гийо.

Отчего Ницше плакал

В Риме Лу в доме писательницы, покровительствовавшей молодым дарованиям, Мальвиды фон Майзенбух, сердечного друга Герцена и воспитательницы его дочери, познакомилась и подружилась с 30-летним философом-дарвинистом Паулем Рэ, который влюбился с первого взгляда и предложил Лу руку и сердце. Её влекли интеллектуалы. Она росла в мужском окружении и обожании: «Весь мир мне казался населённым братьями». Это признание отчасти объясняет её беспрецедентный успех у мужчин. Она была невероятно хороша: высокая, стройная, синеглазая, высокий лоб, чувственные губы и чётко очерченный подбородок, пышные светлые волосы, отливающие серебром. Утончённая и властная красота! При этом она была сильной личностью, что скорее отпугивает мужчин, как и проницательный ум. Но её всепобеждающее обаяние объяснялось её естественностью и непринуждённостью. Брак и секс не входили в её планы. Взамен она предложила Рэ идею совместной жизни на условиях духовной Дружбы. Он восхищался тем, насколько она свободна, как обаятельно она пренебрегает условностями. Он готов был на всё.

Рэ познакомил Лу со своим близким другом Фридрихом Ницше. 38-летний философ, поражённый способностью «этой русской» творить из ничего целый мир интенсивной духовной близости, её умением слушать и слышать, её бесстрашием быть самой собой, впервые влюбился и передал Лу через друга просьбу выйти за него замуж. Лу и его отвергла, хотя его идеи её захватили, она оценила масштабы его как мыслителя: «Пророк, который пришёл слишком рано». Ей было близко его полное отрицание авторитетов и условностей, что яствовало из его «Весёлой науки», с положениями которой он знакомио её и Рэ. Ницше, немало страдавший от одиночества (хотя и воспевал его), жаждавший понимания и любви, воспринял отказ как ещё один удар судьбы. Но ведь он сам сказал: Amor fati ! (Люби свою судьбу!).

Идея тройственного союза, предложенная Лу, в основе которого будет Идеальная Дружба, ужаснувшая Мальвиду фон Майзенбух (её свободомыслие так далеко не простиралось), нашла понимание у Ницше. Троица горячо обсуждала, какое место выбрать – Париж, Берлин или Вену. Это был их интеллектуальный медовый месяц. По инициативе Ницше против воли Рэ появилось знаменитое фото: Лу сидит в повозочке, запряжённой друзьями-соперниками, а в руке у неё кнутик. Оно станет главной уликой против Лу. Интриги сестры Ницше Элизабет, ненавидевшей Рэ как еврея, а Лу как «русскую проститутку» (и оба покушались на её брата), а также элементарная мужская ревность не позволили плану целомудренного сожительства троих осуществиться. Ницше мучительно переживал разрыв с Лу, писал ей полные отчаяния письма. Ещё недавно он уверял, что «она быстрая, как орёл, сильная, как львица, и при этом очень женственный ребёнок». «Вряд ли когда-либо между людьми существовала большая философская открытость, чем между мною и Лу Саломе». Теперь же «совершенный друг» в его глазах превращается в «воплощение совершенного зла». Однако его друг Петер Гаст утверждал, что «именно Лу вознесла Ницше на гималайскую высоту чувства». Правда, с этой высоты он свергнулся в бездну безумия. Многие считают, что «Заратустра» родился из иллюзий Ницше о Лу. И знаменитый афоризм «Ты идешь к женщине? Не забудь взять плётку!» – следствие горького опыта его разрыва с ней. А Лариса Гармаш даже назвала своё эссе о Лу Саломе «Так говорила Заратустра».

Литературное творчество

Главной целью отъезда Лу в Европу было получение образования. А потому вместе с Рэ, доброта которого была бесконечна, они едут в Берлин, поселяются вместе, но не в общей постели. Он называет себя её братцем. Она очень ловко и экономно управляется с хозяйством, но больше времени проводит в университете. Лу много пишет. В 1885 году под псевдонимом Генри Лу выходит её книга «Битва за Бога», критика встретила её «на ура». Два года спустя она неожиданно соглашается на брак с университетским профессором, специалистом по фарси Андреасом, который грозил самоубийством в случае отказа. Лу поставила условие: брак их будет платоническим, никакого секса. Он надеялся, что девичья блажь пройдёт, но ошибся, а брак продлился 43 года. Бедняга Рэ расстался с Лу, а через годы до неё дошла весть: путешествуя в горах, он сорвался с высоты и погиб. Было ли это случайностью или самоубийством?

В это же время в лечебнице для душевнобольных умирает Ницше. Не дожидаясь его конца, Лу написала большое эссе «Фридрих Ницше в зеркале его творчества» (1894), проявив глубочайшее понимание его личности, настоящий памятник философу-поэту.

В 1890 годы выходит её книга «Женские образы Генрика Ибсена», за ней – повести «Руфь», «Феничка», «Дети человеческие». Она состоялась как писательница. Ей было за 30, когда, почувствовав правоту Ницше, утверждавшего, что «в человеке соединяются тварь и творец», она рассталась со своим девством. Она выбрала Георга Ледебура, одного из основателей социал-демократии. Покинув его, как покидала она всех своих последующих мужчин, среди которых были известный писатель Франк Ведекинд и менее известные фигуры, Лу отправилась в Париж, затем в Петербург. Родину она не забывала, и, хотя в ней не было ни капли русской крови и писала она по-немецки, русское начало присутствовало в ней в высшей степени и определило главный роман её жизни.

Лу Саломе и Райнер Мария Рильке

Юный Рильке познакомился с Лу Саломе у писателя Якоба Вассермана, слава которого – роман «Каспар Хаузер» – была впереди. Он открывал начинающему поэту сокровища русской литературы, которая того живо интересовала. Лу было 36, а Рильке – 21 год. Зеркально отразилась ситуация её знакомства с Ницше: тогда он был много старше, теперь – она. Лу сразу поняла, кто перед ней, и предрекла ему будущее великого поэта. Она посоветовала сменить имя «Рене» на более мужественное немецкое «Райнер». Рильке сразу признал её лидерство: «Твои струны так богаты, и, сколько бы я ни шёл, ты всегда будешь впереди меня». С Лу он испытал счастье быть понятым и ведомым родственной и одновременно более сильной душой, счастье обнаружить в возлюбленной мучительно недостававший материнский образ. Помимо того, что Рильке нашёл в ней воплощение Вечно-женственного, по которому томились русские символисты, она оказалась способна к со-творчеству, и он мог делиться с ней самым сокровенным: мыслями об искусстве. 600-страничный том их переписки – лучшее тому свидетельство.

Лу Саломе подарила ему Россию, которую он назвал своей второй родиной. Дважды она ездила с ним туда в 1899 и в 1900 гг. Вместе они побывали у Льва Толстого в Москве и Ясной Поляне. В Петербурге она познакомила его с Репиным, сыном Крамского, с Леонидом Пастернаком, Александром Бенуа, искусствоведом Павлом Эттингером, крестьянским поэтом Спиридоном Дрожжиным. Они побывали в Абрамцево, много путешествовали по русским городам и весям, посетили Киев. Они совершили незабываемую поездку по Волге. Сойдя на берег, останавливались в настоящих крестьянских избах и были счастливы, как дети. Райнер восхищался и всё более проникался духовностью русской культуры, а Лу стала для него воплощением манившей своей загадочностью России.

Поэт посвятил ей стихи, вошедшие в его новый сборник «Часослов», с которого начинается настоящий Рильке:

Закрой мне слух – тебя услышу я,
затми мне зренье – всё равно замечу,
без языка я буду звать тебя
и побреду без ног тебе навстречу.
Мне руки вырви – сердцем обниму…
и будет мозг мой биться, стоит лишь
тебе унять моё сердцебиенье,
а если ты мой мозг испепелишь,
всей кровью вознесу, продлив мгновенье.
(Пер. К. Азадовского)

Три года созвездие этой любви-дружбы управляло его жизнью. И хотя он был единственным, кого она любила, она рассталась и с ним. Впоследствии они не раз встречались: она приезжала в Париж, где он был секретарём у Родена, Рильке дважды посещал её в Гёттингене, куда Андреас получил назначение. На конгрессе прихоаналитиков Лу познакомила его с Фрейдом, и Фрейд радушно принял поэта в своём доме в Вене, в годы войны она ездила к нему в Мюнхен. В 1924 году Рильке приглашал Лу приехать к нему в Швейцарию хоть на год. К тому же они все годы были связаны эпистолярно вплоть до его смерти от лейкемии на исходе 1926 г. . Он посылал ей свои книги о Ворпсведе, об Огюсте Родене, роман «Записки Мальте Лауридса Бригге», с нетерпением ждал её откликов и пространно отвечал на них. Задолго до публикации «Часослова», «Новых стихотворений», «Дуинских элегий» и «Сонетов к Орфею» он шлёт ей от руки переписанные стихи, подчас первоначальные варианты, рассказывает о том, как они приходили к нему. Он спешит узнать мнение о них «дорогой Лу». В 1928 году она опубликовала свою книгу о нём – «Райнер Мария Рильке».

Дружба с Зигмундом Фрейдом, или Путями психоанализа

В начале ХХ века Лу Андреас-Саломе известна в Германии. В кругу её знакомцев и приятелей Герхардт Гауптман, Артур Шницлер, Гуго фон Гофмансталь, Макс Рейнхардт. Она много путешествует с доктором Пинельсом (Земеком), но всё больше проявляет интерес к психоанализу. Когда она узнаёт, что их экономка беременна от её мужа, она не выражает никакого неудовольствия и внимательно наблюдает как бы со стороны за своими эмоциями, всё фиксирует, т.е. ставит эксперимент на себе. Подвергать анализу собственную душу – не самое лёгкое занятие. А ведь этим занимался её Фридрих! Ницше даже называл это «моральным расчленением». Он утверждал, что человек, желающий познать истину, должен вначале познать себя. Потому и она, когда писала о Ницше, говорила о нём прежде всего как о человеке – одиноком, самоуглублённом отшельнике, чуждом всем пришельце, склонном к метаморфозам. Увы, тогда о психотерапии ещё не знали. А девочку, выросшую в их доме, она удочерит в 1933 году, и Мария будет при ней неотлучно вплоть до кончины.

В эти годы не только Фрейд, но и другие исследователи пришли к выводу, что «секс и голод правят миром». Сексуально искушённая и при этом совершенно свободная от своих партнёров – многие были «рыцарями на час», Лу исследует проблему пола и в 1910 году выпускает книгу «Эротика», которая выдержала в Европе 5 переизданий. В России, где всегда запаздывают, её перевод появился в 2011 г. в издательстве Ижевска.

Лу Саломе была психоаналитиком от Бога. Но лишь в возрасте 50 лет в 1911 году на психоаналитическом конгрессе в Веймаре она знакомится с Зигмундом Фрейдом и в течение двух лет работает рядом с ним. Лишь в 1958 году были опубликованы её дневники 1912-13 годов – «В школе Фрейда». Многие удивлялись тому, что после знакомства и близости с великими романтиками, обитавшими на горних вершинах, она вобрала в себя «суровый реализм» Фрейда. Она отговаривалась тем, что выросла среди русских, а они склонны к самокопанию.

Лу – единственная, кто отказался лечь на знаменитую кушетку Фрейда и после этого не утратила его дружеского расположения. Он высоко ценил её. Точно, как некогда Ницше внушал ей, что она самостоятельно пришла к его философии, так и Фрейд утверждал: «Я начинаю мелодию, обычно очень простую, Вы добавляете к ней более высокие октавы; я отделяю одну вещь от другой, Вы соединяете в высшее единство то, что было раздельно». Приверженностью к синтезу она обязана кумиру юности Спинозе.

В школе Фрейда она пережила свой последний роман. Доктор права Виктор Тауск в возрасте Христа был самым успешным из учеников Фрейда и, что немаловажно, энтузиастом Спинозы. 50-летняя Лу, статью и всем существом соответствующая образу Мандельштама «Сёстры – тяжесть и нежность», очаровала Тауска. Её sex – appeal был по-прежнему силён, но она ценила в мужчине не сексуальность, а интеллект, и исследование Тауска о Спинозе и психоанализе её настолько увлекли, что она о них даже написала Рильке, отослав ему очерк Тауска. Однако отношение Фрейда к нему ухудшились: он увидел в нём отступника, «сектанта», каковыми стали в своё время Юнг и Адлер. Дело шло к разрыву. Между тем, Лу, продолжая защищать его перед Фрейдом и материально помогать его семье, от близости отказалась. Обе неудачи оказались фатальными: Тауск покончил с собой.

Последние 25 лет её жизни принадежали психоанализу. Отказавшись от беллетристики, она ушла в науку, ею написано около 140 статей. Она открыла в Гёттингене психотерапевтическую практику. Спокойная манера разговора и великий дар внушать доверие привлекли к ней многих пациентов. Её успехи были настолько велики, что её пригласили на полгода в Кёнигсберг прочесть курс лекций по психоанализу медперсоналу и руководить практической работой с больными. Это было признание.

Отношения с Фрейдом продолжались. Он посетил Андреасов в Гёттингене. В 1921 году она с мужем гостили у Фрейдов в Вене. 60-летняя Лу подружилась с младшей дочерью Фрейда Анной, которой было 26. Анна стала выдающимся детским психиатром, вместе с ней Лу писала работу о детских мазохистских сексуальных фантазиях. Том её переписки с Анной Фрейд будет издан в 2001 г.

Последний раз она видела Фрейда в 1928 г. в Берлине. Он уже болел, перенёс несколько операций по поводу рака челюсти. Встреча была для него как глоток эликсира молодости. Через 3 года она издала книгу «Моя благодарность Фрейду». Он был для неё больше чем Учителем – Отцом. В письме 1935 года читаем: «Если бы вместо того, чтобы писать Вам, я могла хоть 10 минут смотреть в Ваше лицо – лицо отца над всей моей жизнью». 2 тома их переписки изданы в 1966 г.

Лу Саломе умерла в 1937 году, пережив Андреаса на 7 лет. Её прах подзахоронили в его могилу, наконец они оказались в одной постели. Уходя, она произнесла: «Всю свою жизнь я работала и только работала. Зачем?» Спустя 20 лет вышла надиктованная ею книга «Моя жизнь. Прожитое и пережитое».

О Лу Саломе написаны книги и сняты кинофильмы. Стихотворение Арсения Тарковского и о её посмертной судьбе:

Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идёт бессмертье косяком.

Грета Ионкис