Религиозно-философские взгляды Льва Толстого

Лев Николаевич Толстой не был философом, богословом в полном смысле слова. И сначала я не собирался посвящать целую встречу его религиозно-философским воззрениям. Но все-таки я вижу, что это необходимо. И сегодня мы остановимся на нем в нашем интересном и непростом путешествии по области, долгое время скрываемой от людей, интересующихся русской религиозной мыслью.

Когда мы говорим о Толстом, то прежде всего имеем в виду писателя, автора романов, повестей, но забываем о том, что он также и мыслитель. Можно ли назвать его крупным мыслителем? Он был крупный человек, он был великий человек. И даже если мы не можем принять его философию, почти каждый из нас благодарен ему за какие-то радостные мгновения, нами испытанные, когда мы читали его повести, его художественные произведения. Мало находится людей, которые вообще бы не любили его творчества. В разные эпохи нашей собственной жизни Толстой вдруг открывается нам с каких-то новых, неожиданных сторон.

Если это так, то имеем ли мы право рассуждать, как рассуждают некоторые люди: Толстой был гений литературы, а то, что он писал что-то скучное по философии и религии, — это лучше не затрагивать, и хорошо, что это никогда не включают в собрания сочинений, кроме академического? (А академическое — это малодоступное грандиозное 90-томное собрание, с которым работают в основном специалисты-литературоведы и историки.) Поэтому неудивительно, что на протяжении всего времени, прошедшего после смерти Льва Николаевича, особенно в советский период, мало кто серьезно обращал внимание на эту сторону его творческой деятельности.

Но, друзья мои, это великая неблагодарность! Я говорю вам это совершенно искренне. Являясь православным священником, членом той Церкви, которая издала определение, отлучающее Толстого от Церкви, я тем не менее подчеркиваю, что это вовсе не означает, что мы должны быть несправедливы к этому человеку и перечеркнуть то, что волновало этого ушедшего из жизни гиганта, может быть, гораздо больше, чем его художественные произведения. Это была его внутренняя жизнь, это было то, что мучило и восторгало его на протяжении всей его долгой жизни.

Те немногие из вас, кто, возможно, читал его дневники, легко могли убедиться, как рано Толстой начал анализировать свои поступки, как рано он стал задумываться над смыслом жизни, как думал о смерти, об этических свойствах человеческого бытия и человеческого общества. И оказывается, он не просто писатель, а действительно некая синтетическая могучая личность.

Около 90 лет тому назад Дмитрий Сергеевич Мережковский написал книгу «Лев Толстой и Достоевский». Он хотел представить Толстого (и справедливо) как полнокровного гиганта, как человека-скалу, как некоего великого язычника; а Достоевского — только как христианина, как фанатичного, одухотворенного, спиритуального проповедника духа. Ясновидец духа и ясновидец плоти — любимая антитеза Дмитрия Сергеевича Мережковского. Какое-то зерно истины в этом есть. Обычно мы говорим: скорбные глаза Достоевского, мучительная муза Достоевского, мучительный гений Достоевского, страдальческая жизнь. А Толстой — полноводный и полнокровный.

Это ошибка, друзья мои, ошибка наша, как детей, равнодушных к страданиям отцов. Ибо Лев Николаевич Толстой был человеком не менее трагичным, чем Достоевский. И я вам прямо скажу — более трагичным, намного более трагичным. И современники, и многие потомки это просмотрели. Я не буду вдаваться в детали. Но вы задумайтесь над тем, что человек, создавший одну из величайших русских национальных эпопей — «Войну и мир», — выступал против патриотизма. Человек, который написал страстные, бессмертные строки о любви (и в старости писал: вспомните «Воскресение», момент встречи Нехлюдова и Кати, когда они еще молоды; это пишет старик и как пишет!), этот человек, описавший любовь в ее разных оттенках и аспектах (любовь-восхищение, любовь-страсть), вообще считал брак каким-то недоразумением и в «Крейцеровой сонате» перечеркнул его.

Человек, который большую часть жизни был проповедником евангельской этики, а последние 30 лет жизни посвятил проповеди христианского учения (как он его понимал), оказался в конфликте с христианской Церковью и в конечном счете был отлучен от нее. Человек, который проповедовал непротивление, был воинствующим борцом, который с ожесточением Степана Разина или Пугачева набросился на всю культуру, разнося ее в пух и прах. Человек, который стоит в культуре как феномен (его можно сравнить только с Гёте, если брать Западную Европу), универсальный гений, который за что бы ни брался — пьесы ли, публицистика ли, романы или повести — всюду эта мощь! И этот человек высмеивал искусство, зачеркивал его и в конце концов выступил против своего собрата Шекспира, считая, что Шекспир зря писал свои произведения. Лев Толстой — величайшее явление культуры — был и величайшим врагом культуры.

И наконец, давайте подумаем о его личной судьбе. Вспомним Достоевского: фигура трагическая, в молодости приговорен к расстрелу, тяжелая судьба. Но у него была любовь и гармония с Анной Григорьевной. И хотя жил он трудно, но так, как это соответствовало его духу, мысли, стилю его жизни. А Толстой годами терзался тем, что стиль его жизни противоположен тому, что он проповедует, годами восставал против этого — и вынужден был терпеть до конца дней, можно сказать, до своего побега и смертного часа. Человек, который убежал из дома, — фигура, безусловно, глубоко трагическая. И это лишь немногое из того, что можно было бы назвать. И именно поэтому мы с вами должны с уважением и бережностью подходить к тому, что терзало и мучило Толстого, что превращало его жизнь в трагедию, в драму.

Теперь поставим вопрос о его религиозно-философских воззрениях. Толстой писал, очень часто повторяя это в разных вещах: «Я только в детстве имел традиционную веру, а с 14 лет я полностью от нее отошел и жил в пустоте, как все мои современники». Конечно, не надо принимать эти слова буквально. Вера у него была. Но это была вера туманная, расплывчатая, типа деизма. Вы знаете, наверное, что вместо креста молодой Толстой носил портрет Жан-Жака Руссо. И это не случайно.

Жан Жак Руссо — великая, огромная историческая фигура европейского и общечеловеческого масштаба. Он поставил перед людьми вопрос, который до сих пор не снят (хотя Руссо, вероятно, и не был до конца прав), — вопрос о том, не является ли цивилизация нашим врагом? Не является ли путь назад, к простоте жизни, единственным спасением человечества? Жан Жак Руссо говорил об этом в XVIII в., когда не было ни атомных электростанций, ни отравленных рек, ни той уродливой скученности городов, которая сейчас превращает столицы мира в какой-то немыслимый человекоубийственный муравейник. Но уже тогда Руссо, как у нас принято писать в учебниках, гениально предвидел всю эту абракадабру XX в. И Толстой это чувствовал, чувствовал всеми фибрами своей души и впитал это не только из французской традиции (которая была ему родной, он был европейцем по образованию), но и из русской традиции.

Вспомните, в чем драма «Цыган» Пушкина. Это тот же вопрос руссоизма. Но Пушкин его решил мудро и по-другому, потому что колоссальный инстинкт этого суперчеловека позволил ему открыть перед нами истину: никуда человек от себя не убежит, ни в какие таборы, ни в какие леса. Пушкин на своем Алеко и проделал этот эксперимент — побег от цивилизации. А от греха не убежишь! Грех уйдет с тобой и в дикость.

Но Толстой (впрочем, как и многие другие писатели) все-таки не мог расстаться с этой мечтой. Она была и будет мечтой человечества, пусть на пятьдесят процентов иллюзорной. Когда она появилась? Три тысячи лет назад. Еще в древности китайские философы говорили, что пора бросить все искусственное и перейти на естественное. Уже античные киники (это не циники, это теперь мы их так называем), киники-философы жили под девизом: «назад, к природе» — и ходили в чем попало, думая, что тем самым они приближаются к природной жизни. А шутники производили название «киники» от слова «кинос» — собака, потому что те вели собачий образ жизни. И до сих пор мы с вами, когда вырываемся из города, невольно испытываем чувство облегчения, и ностальгия по природе у нас существует. Но руссоизм это не решение. Для Толстого же это было решением.

«Казаки». Я не буду напоминать сюжет, вы читали и наверняка помните эту вещь. Кто такой Оленин? Это тот же Лев Николаевич, молодой офицер. Куда он стремится? Вернуться к природе, слиться с ней. Марьяна для него — это образ Матери-Природы, Земли. Вернуться к этому небу, к этим виноградникам, к этим горам, к диким животным, за которыми охотится дядя Ерошка, такой же дикий, как и кабаны, которые шастают по зарослям, и к этим горцам, которые стреляют... Куда-то исчезли нравственные нормы, а нравственностью становится закон природы. А потом вдруг выясняется для Оленина, что все это была иллюзия, что не может он назад, не может. И ему горько, стыдно, жалко. Оленин жалеет, как, вероятно, жалел и Лев Толстой, что пути назад нет, что движение здесь одностороннее.

И вот тогда, задолго до своего духовного кризиса, Лев Толстой начинает искать выход. Он ищет его в труде, в семье, в том, что мы называем счастьем. Но вспомните его тоже раннюю вещь — «Семейное счастье». Мыльный пузырь. Это мрачная вещь. Он воспевает, как настоящий художник, самое дорогое, священное, а потом все куда-то расплывается, и он хоронит это.

И в «Войне и мире», увлеченный великой бессмертной картиной движения истории, Толстой выступает не как человек без веры. Он верит — в фатум. Он верит в какую-то таинственную силу, которая неуклонно ведет людей туда, куда они не хотят. Древние стоики говорили: «Судьба ведет согласного. Противящегося судьба тащит». Вот эта судьба действует в его произведениях. Как бы мы ни любили «Войну и мир» (я очень люблю эту вещь, перечитывал ее, естественно, десятки раз), но меня всегда удивляло, как Толстой, такая великая личность, не чувствовал значения личности в истории. Для него Наполеон только пешка, и масса людей, в основном, действует, как муравьи, которые движутся по неким таинственным законам. И когда Толстой пытается объяснить эти законы, я думаю, вы все согласитесь, его отступления, исторические вставки, кажутся намного слабее, чем сама полнокровная, мощная, многогранная картина совершающихся событий — на поле брани, или в салоне фрейлины, или в комнате, где сидит один из героев.

Какая там еще вера, кроме таинственного рока. Вера, что возможно слиться с природой, опять оленинская мечта. Вспомните князя Андрея, как он внутренне беседует с дубом. Что такое этот дуб, просто старое знакомое дерево? Нет, это одновременно и символ, символ вечной природы, к которой стремится душа героя. Поиски Пьера Безухова. Тоже все бессмысленно... Разумеется, никому из героев Толстого и в голову не приходит найти по-настоящему христианский путь. Почему это так? Потому что лучшие люди ХIХ в., после катастроф века XVIII, оказались так или иначе отрезаны от великой христианской традиции. От этого трагическим образом пострадали и Церковь, и общество. Последствия этого раскола пришли в XX в. — как грозное событие, едва не разрушившее всю цивилизацию нашей страны.

А где же ищет выход Пьер Безухов? Он идет в масоны. Их обряды (вы помните — завязывание глаз и всякие словеса) — что это было? Попытка имитировать Церковь. Общий кризис христианской Церкви в XVII—XVIII вв. привел к довольно разрозненным, правда, но повсеместным попыткам создать имитацию Церкви на основании простейших догматов: Бог, душа, бессмертие. То есть догматы деизма, который отрицает и Откровение, и Боговоплощение, и личность Иисуса Христа как Откровение Бога на земле, а представляет Его только как учителя и пророка.

Деизм распространился с необычайной силой, и мы знаем, что выдающиеся люди XVIII и начала ХIХ в. примыкали к этим идеям; масонами были и Моцарт, и Лессинг, в России Новиков, Баженов и многие другие. И герои Толстого также. Не в Церкви он ищет, а в псевдоцеркви, которая вместо священных почти двухтысячелетних символов христианства проходит через систему этих придуманных интеллектуалами доморощенных символов и обрядов. И, конечно, все это ему очень быстро опостылело, как и Пушкину, который тоже начал с масонства и тоже принял обряды, а потом все это отбросил, как и Карамзин.

Затем — «Анна Каренина». Опять трагедия. Я думаю, что те из вас, кто читал Толстого поглубже, знают, что он хотел изобличить нравственное падение Анны и показать, как этот рок, судьба, этот таинственный Бог, который царит над всем, как Он расправился с грешницей. И поэтому Лев Толстой начал свой роман словами Писания, словами Божьими: «Мне отмщение, и Аз воздам». Эти слова означают призыв Божий к человеку не стремиться к мщению. Ведь до христианства мщение было святым долгом. И иногда этот «святой долг» истреблял целые племена, потому что, если убить одного, то его родные должны убить кого-то из рода убийцы, и так вендетта шла непрерывно, пока иные деревни не становились пустыми, особенно в горах. Так вот, Бог говорит через своего пророка: «Мне отмщение, Я воздаю». Но Толстой истолковал эти слова по-другому: судьба, то есть Бог, мстит человеку за грех, наказывает.

Толстой рисует историю женщины. И парадокс! Кто из нас не сочувствовал Анне?! Автор невольно оказался на ее стороне, а не на стороне, скажем, ее мужа, которого он старался описать объективно, и в какие-то моменты мы переживаем вместе с Карениным, особенно тогда, когда он пытается простить Анну — как он трогательно вдруг оговаривается: «Я так много пелестладар», — говорит он. Вот это косноязычие — у надменного сенатора, привыкшего чеканить каждое слово, вдруг показывает, что за его холодной внешностью бьется живое сердце. А все-таки симпатии читателя остаются всегда с бедной Анной! Ничего не вышло у Толстого. Логика, внутренняя логика жизни и героини, нить жизни вошла в соприкосновение и столкнулась с его замыслом.

И потом наступает кризис. Я хотел зачитать вам, как он пишет об этом кризисе, но — не буду. Вы все люди грамотные, сами прочитаете. Ему было тошно. Когда он был в Арзамасе (а это было время его расцвета), он почувствовал, что умирает. Это был ужас! Иные психиатры скажут, что у него был приступ острой депрессии. Так почему же он был? Откуда?

Иные люди говорят: Бога и веру человек открывает в себе в трудные минуты. Но пресловутое заявление, что «вера — для слабых», что только в неудачах люди приходят в Церковь, опровергается хотя бы вот этим примером. Я знаю таких примеров сотни, но этот пример достаточно яркий и убедительный. Когда Толстой стал искать, наконец, Бога и веру? Когда он стал знаменитым писателем, когда он был уже автором великих романов, которые гремели по всему миру. Когда у него была любимая жена, любящая семья, хор благодарных читателей. В конце концов, он был богатым человеком. Он все имел из того, что сегодня любому современному человеку кажется эталоном счастья. И вдруг в этот момент он остановился.

Об этом Толстой пишет с необычайной искренностью в первой своей религиозно-философской книге, которая называется «Исповедь». Эта книга впоследствии должна была послужить прологом к его тетралогии, то есть к четырехтомному сочинению, название которому Лев Николаевич так и не придумал; в тетралогию вошли «Исповедь» (как прелюдия), «Исследование догматического богословия», перевод и толкование четырех Евангелий, «В чем моя вера?» и, впоследствии, пятая, дополнительная книга, которая называется «Царство Божие внутри нас». Это главная религиозно-философская книга Толстого. Она суммирует его мировоззрение, показывает его в динамике, показывает, каким образом Толстой пришел к этим взглядам.

«Исповедь» — самая волнующая из этих книг. Я должен сразу признаться вам, что читать религиозно-философские произведения Толстого трудно. И не потому, друзья мои, что это возвышенная, усложненная, утонченная метафизика. И не потому, что это, как у Флоренского, текст, оснащенный какими-то своеобразными словами, обилием иноязычных вставок, ссылок, огромным аппаратом. А потому, что, как ни странно, это литература, обладающая безмерно меньшей силой, нежели художественные произведения Толстого. Уже тогда многие люди, которые объективно оценивали Толстого, обращали внимание на то, что тот крылатый, мощный дар настоящего орла, который парил над душами, судьбами, событиями и лицами, вдруг покидал Толстого, когда он пытался изложить свое учение. И не подумайте, что я говорю это пристрастно, что мне хочется унизить философские взгляды Толстого. Великого человека нельзя унизить. Но объективно надо говорить то, что есть. И правоту моих слов вы легко можете проверить сами, читая эти книги.

Сейчас готовится к печати томик Толстого, куда войдут именно эти произведения. Не отмахивайтесь, прочтите. Хотя бы часть. Я говорю это вам, не боясь посеять соблазны, потому что я верю, что у вас достаточно разума и критического чутья, чтобы понять и отделить мякину от настоящего зерна.

Иные мои христианские друзья и коллеги говорят: зачем это нужно было издавать? Мы читали его романы, а это пусть останется для литературоведов и историков. Так может говорить только тот, кто боится за истину, а за истину бояться не надо. Она сама себя будет отстаивать. И потом, не надоело ли нам цензурное отношение к литературе, мышлению, к искусству, культуре, религии? По-моему, мы сыты этим, у нас достаточно обкарнывали, достаточно искажали картину. Зачем же продолжать эту порочную практику! Вот он перед нами — великий человек. Это может нравиться, не нравиться, но он это создал, и если мы имеем к нему хоть каплю уважения, мы должны принимать все как есть, оценивать, вдумываться. Можно отвергнуть — и Толстой никогда бы не обиделся. Но цензурные ножницы — вот это и есть оскорбление гения, оскорбление человеческого достоинства вообще и унижение культуры.

Итак, наиболее удачная вещь — «Исповедь». Почему? Потому что Толстой не пускается там в длинные, отвлеченные, честно говоря, скучноватые рассуждения, а говорит о своей жизни. Он говорит о том, как она остановилась, что однажды он просто умер. Он говорит: вот, я буду иметь столько-то лошадей, у меня будет столько-то земли. А потом что? А что дальше? Ну, я буду самый знаменитый писатель, буду знаменит, как Мольер, как Шекспир. А зачем это? И вот этот страшный, леденящий душу вопрос — он его потряс до глубины, потому что это был вопрос справедливый.

В чем же смысл нашего существования? Вопрос этот надо ставить перед собой. У нас пытались его заглушать. Два-три поколения пронзительными фанфарами заглушали эти вечные вопросы. Но едва только эти фанфары перестали визжать так громко, как вопрос этот встает снова перед каждым. Зачем и почему? Потомки? Они тоже смертны. Будущее? Совершенно неизвестно, для кого оно. И потом, чем оно лучше настоящего? Зачем все это? Итак, на гребне успеха, в том периоде жизни и в том состоянии, которое древние греки называли «акмэ», то есть высший расцвет, цветение человеческого бытия, сравнительно молодой, не какой-нибудь чахленький, а здоровый человек, который скакал на коне, любил физическую работу, каждый день ходил, путешествовал, человек, охвативший всю культуру (ведь он говорил по-немецки так, что даже немцы не догадывались, что это иностранец); казалось, этот человек все имеет! И вдруг оказывается — ничего. Все лопнуло как мыльный пузырь. И жизнь остановилась, он сказал: «И я умер». И величайшая заслуга мыслителя, философа Толстого, что он поставил этот трагический вопрос перед нами во всей его остроте: к чему всё?

Как человек эрудированный, он стал искать в литературе, в истории человеческой мысли: может быть, там есть что-то? Он обращается к науке — оказывается, наука не в курсе дела. Наука не знает, зачем мы живем, наука имеет дело только с процессами, а процессы — это безразличная вещь, они текут в какую-то сторону и никакого смысла не могут дать, потому что сама по себе наука не знает такой категории как смысл.

Толстой обращается к философии, читает древних мудрецов. Но, конечно, читает очень избирательно — вы не забывайте, что это ведь Лев Толстой. Он ищет то, что ему нужно, и находит. Он открывает Библию, и открывает, конечно, на Экклесиасте, где сказано, что нет пользы человеку, который трудится под солнцем, род приходит и род уходит, а земля пребывает вовеки, и ветер кружится и возвращается на свое место, все реки текут в море, и море не переполняется; и все суета сует и погоня за ветром. Он открывает писания индийцев и слышит слова Будды, что все распадается: все то, что состоит из чего-то, разлагается. Мир проносится как мираж. Он обращается к новейшей философии, то есть к философии его столетия, ХIХ столетия и, конечно, открывает Артура Шопенгауэра — самого талантливого, я бы сказал, гениального писателя, абсолютного пессимиста, который в своих блестяще написанных книгах утверждает, что мир — это мусор и что чем скорее он кончится, тем лучше. И Толстой ограждает себя этой пессимистической философией. И на каждой странице он повторяет: «Я, Будда, Соломон и Шопенгауэр поняли, что все это бесполезно». «Я, Будда, Соломон и Шопенгауэр»... (Соломон — это легендарный автор Екклеcиаста.)

Наука не помогает. Философия говорит, что все бесполезно. Может быть, вера? А, может быть, все-таки есть смысл? Может быть, есть Бог, о котором всегда говорят все поколения? И вдруг, в то мгновение, когда Толстой уловил эту мысль в своем сердце, он вдруг явственно ощутил, что он живет снова! Жизнь снова вернулась в его душу, в его сознание... А потом он сказал себе: но ведь религия учит о таких нелепых вещах, и все это выражено так грубо, так странно. И, как только эта мысль возникла, он опять умер. Все стало пустым и холодным. И Толстой делает первый важнейший вывод: вера есть жизнь, без веры человек не живет.

Я сделал несколько выписок из его сочинений. Разумеется, я не буду вас утомлять этим, но некоторые слова очень важны. Я прочту выдержку из его юношеского дневника, чтобы вы поняли, как давно над ним витала эта мысль. За четверть века до исхода, до его духовного кризиса, когда была написана «Исповедь» и другие книги тетралогии, он в дневнике от 5 марта 1855 г. пишет: «Разговор о божественном и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. (Видите, а говорит, никакой веры не имел!) Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества: религии Христа, но очищенной от веры и таинственности; религии практической, не обещающей будущего блаженства, но дающей блаженство на земле».

Итак, «вера — это жизнь» — совершенно правильная аксиома. И второе — это стремление Толстого создать новую религию, которая бы соответствовала современному (то есть ХIХ в.) популярному мышлению, популярному рационализму, для которого рассудок — это высший судья во всех вещах. Тот рассудок, о котором Пастернак говорил, что он нужен не для познания истины, а чтобы нас не обсчитали в булочной, — этот рассудок для Толстого становится высшим арбитром.

Но как же быть все-таки с этой верой-рассудком? Как все это сочетать? И он делает эксперимент, вполне в его духе. Этот эксперимент не нов. Давайте вспомним Платона Каратаева. Когда я вспоминаю героев Толстого, мне стыдно за мое поколение, потому что все эти «образы» нам в школе так изгадили, что теперь, когда обращаешься к роману «Война и мир», начинаешь вспоминать унылые ряды парт и бубнящих учителей, которые трудились над тем, чтобы привить нам отвращение к русской художественной литературе и вообще ко всей культуре в целом.

Так вот, Платон Каратаев для Толстого — истинный мудрец; он в чем-то выше, чем Пьер и князь Андрей. Как же тут быть? Народ-то верит! (Народ, как его представлял себе граф Лев Николаевич — у него было свое представление о народе; он любил аристократию, как о том вспоминает Берс, брат его жены, и любил народ. Средних он не признавал: он не любил купцов, духовенство — все это были люди не его круга. Или аристократы, или народ. Такое огромное дитя.)

Толстой начинает честно проделывать следующий опыт. Он внешне приобщается к церковной вере (как теперь у нас иные неоправославные), начинает ходить в храм, хотя не понимает, что там делается; начинает соблюдать посты, говеть; ездит по монастырям, по церквам, беседует с архимандритами, епископами; побывал в Оптиной пустыни, беседовал со старцем Амвросием (ныне он уже причислен к лику святых), был достаточно раздражен на него, но все-таки не мог не признать, что этот больной старик дает больше утешения тысячам людей, которые к нему приходят, чем иные здоровые. Но очень скоро эта игра (я употребляю это слово, потому что невольно, по воспоминаниям современников, чувствуется, что это была игра, что Толстой хотел доказать, что все это лишнее, ненужное) окончилась ничем: Толстой отбрасывает церковную веру во имя разума. Что ж, он был философом-рационалистом в духе XVIII века? Да. Не XIX и не XX, а именно XVIII, с его наивнейшей верой во всеобъемлющую власть здравого смысла — в то, что здравый смысл может охватить всю Вселенную.

А могло ли тогдашнее богословие, религиозная философия удовлетворить интеллектуальную жажду Льва Николаевича? Могло. Уже прошел век Хомякова, Чаадаева, уже появились русские религиозные мыслители — первые ласточки. Толстой был современником Сергея Трубецкого, одного из крупнейших русских мыслителей. Но главное, он был хорошо знаком с Владимиром Соловьевым. Вот уж действительно рыцарь разума! Но разум не помешал ему быть христианином! Соловьев был универсальным ученым, поэтом, метафизиком, политологом, историком, экзегетом. И ему это нисколько не мешало.

И вот они встречаются. Опять я должен привести одну замечательную выписку. В присутствии одного очевидца происходила беседа Льва Николаевича с молодым Владимиром Соловьевым. Этот молодой человек своей железной логикой загнал великана Льва Толстого в тупик. «Впервые, — пишет очевидец, — Лев Николаевич не мог ничего возразить. Соловьев как металлическими кольцами сдавливал его». И только скромность Владимира Соловьева стушевала как-то неловкость всей ситуации, когда великий непререкаемый авторитет вынужден был сдаться. Правда, на словах он не сдался, он остался при своем, тем самым доказав, что дело вовсе не в разуме, а в воле. Потому что он не хотел этого. Он хотел упрощенную веру деизма объявить единственной истиной.

Вот Толстой обращается к Библии. Сначала он восхищается Ветхим Заветом как художественным произведением, потом отбрасывает его. Потом берет Новый Завет — отбрасывает. Только Евангелие! И тут ему открывается, что Евангелие есть истинное учение. Но не подумайте, что речь идет об учении Иисуса Христа. Толстой настаивает на том, что есть единое всемирное истинное учение, которое также неплохо выражено у Марка Аврелия, у Сенеки, у Конфуция, у Будды, у Данте Алигьери, у Канта — у кого угодно. Такая туманная, общая вера.

Как ее изложить? Человек сознает себя частью чего-то, что является целым. Это целое мы называем Богом. Бог есть наш хозяин. Он нас послал в этот мир. Бессмертия не существует, потому что личность — это нечто узкое, маленькое. Когда человек умирает, он растворяется в этом целом. Каким-то странным образом этот то ли Бог, то ли какое-то высшее существо, то ли судьба, в точности, как у стоиков, повелевает человеку поступать нравственно. И эти рекомендации высшего существа — элементарны, они всегда были даны, через всех учителей, через всех, но особенно — через Христа.

Когда Толстой пытается изложить Евангелие, он не переводит его, он его перекраивает. Боже упаси вас искать Евангелие в книге, которая называется «Перевод Евангелия Толстым». Вот я цитирую дословно, специально выписал это: «Учение Христа, — пишет он, — имеет общечеловеческий смысл (в каком-то смысле верно). Учение Христа имеет самый простой, ясный, практический смысл для жизни каждого отдельного человека. Этот смысл можно выразить так: Христос учит людей не делать глупостей. В этом и состоит самый простой, всем доступный смысл учения Христа. Христос говорит: не сердись, не считай никого ниже себя — это глупо». И так далее. «Будешь сердиться, будешь обижать людей — тебе же будет хуже». Дальше я не буду цитировать. Так же он рассматривает все остальные пункты.

Если бы, друзья мои, Евангелие сводилось к такой элементарной, я бы сказал еще, утилитарно обоснованной морали («тебе же будет хуже»), то оно ничем не отличалось бы от других древних афоризмов. Более того, если бы Лев Николаевич сказал, что вот, есть учение Конфуция, есть учение стоиков, а есть учение Льва Толстого, — ну что же, оно примкнуло бы к системе нравственных учений. И никакой трагедии не произошло бы. Это учение действительно близко в чем-то буддизму, в чем-то (в большей степени) — китайским воззрениям (недаром Толстой писал предисловие к переводу Лао-цзы, под его редакцией выходили изречения Мен-цзы и других китайских мыслителей).

Китайский пантеизм, индийский — тоже пантеизм (я немного упрощаю) и, наконец, стоический пантеизм — все это очень близко к учению Льва Толстого. Конечно, трудно сказать, какая здесь логика: как может единое безличное начало повелевать человеку что-либо, скажем, повелевать быть добрым. Но Толстой так считал. «Хозяин», — называл он Бога холодным, отчужденным словом.

Итак, Христос на самом деле не внес ничего нового — хотя Толстой в книге «Царство Божие внутри нас» говорит, что это было новое учение, потому что оно говорило о непротивлении злу насилием. Элементы этого учения были уже в Индии, ничего нового в этом не было. Толстой был не только далек от христианства, но, как говорит Николай Александрович Бердяев, редко кто был так далек от личности Христа, как Толстой. У него было сознание дохристианское, внехристианское. Даже Максим Горький после беседы с Толстым вспоминал: «Говорил много о Христе и Будде. О Христе особенно плохо, сентиментально, фальшиво. Советовал читать буддийский катехизис. О Христе говорил снисходительно, явно не любил его».

Как бы мы ни относились к Горькому, он все-таки был человек наблюдательный, и это верно подметил. Потому что даже пошлый Ренан, который описывает жизнь Иисуса Христа, низводя ее до вульгарного вкуса французского обывателя середины прошлого века, всегда Христа любил. Даже Ренан! Ничего подобного мы не найдем в книгах Толстого, он всегда пишет о Христе отчужденно и холодно. Главное для него — учение Христа, учение, — он это слово повторяет миллион раз на нескольких страницах.

А было ли учение? Младший современник Льва Николаевича, князь Сергей Николаевич Трубецкой, ректор Московского университета, великий русский мыслитель, до сих пор по-настоящему не оцененный, писал, как бы отвечая на тезис Толстого, что Нагорная проповедь — это все христианство. Он писал так: «Нагорная проповедь — это вовсе не нравственная проповедь. Нравственное учение Христа вытекало из уникального в истории сознания Христова, а Его самосознание было единственным в мире — сознанием тождества божественного и человеческого. Ибо, когда Христос ссылается на слова Писания, Он исправляет их, как Тот, Кто имеет власть, и говорит: «Древними сказано (сказано в Библии) — то-то, то-то и то-то. А Я говорю вам....» И дальше дает новую заповедь, как Тот, Кто имеет на это право, внутреннее, таинственное, мистическое право, метафизическое и нравственное право».

Все это прошло мимо Толстого. Вот почему, когда мы читаем первые слова Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово» — Логос, то есть божественная мысль, обращенная к миру, Логос, который все создал, Толстой переводит: «В начале было разумение» — и все исчезает. «Мы видели славу его», — пишет Матфей. Слава — это сияние, таинственное сияние. Толстой ставит там: «учение». Хорошо, что рядом со своим переводом он поставил традиционный перевод и греческий текст. Любой из вас может проверить, насколько далеко он отходит от смысла текста.

Но, впрочем, такой была судьба не одного только Евангелия. Наверное, некоторым из вас попадалась книга Толстого «Круг чтения». Она содержит изречения десятков учителей всех веков, стран и народов. И когда я, помню, впервые прочел ее, еще будучи школьником, я подумал: что-то они все говорят почти одинаково? Почти нет разницы в том, что говорил Кант, или Данте, или Паскаль. Ужасно похоже. И потом, позднее, много лет спустя, когда мне удалось проверить хотя бы некоторые цитаты (Толстой все давал без ссылок), оказалось, что этот человек их спокойно искажал. Ведь он же был творец! Он рубил по живому, он создавал из этого материала свое. Тут ни при чем ни Сократ, ни Паскаль, ни Евангелие, ни Талмуд, которые он цитирует, а это Лев Николаевич созидает свое здание из обтесанных камней всех учений, которые попадались ему под руку. Поэтому надо ли читать «Круг чтения»? Надо. Это интересная книга. Но не вздумайте искать там мысли великих людей или изречения подлинных священных книг. Там все начинается Толстым и им кончается.

Что произошло между Толстым и Церковью? Я повторяю: если бы он просто говорил, что создал новое учение, никто бы его не осудил. В России были миллионы нехристиан — мусульмане, иудаисты, буддисты, — никто их от Церкви не отлучал. Но они не говорили, что проповедуют христианское учение, а Толстой говорил. Мало того, этот человек, учивший о добре, терпимости, правде, справедливости, уважении к человеку, человек, который учил, что в каждой религии есть своя истина, делал только одно исключение и для одной только религии — для христианства как оно открыто Церковью. Здесь он был беспощаден, и ярость его не знала границ! Грубейшие кощунства, которые оскорбляли чувства бесчисленного количества людей, срывались с уст и пера этого «непротивленца». И притом, все это происходило под припев: вот это истинное христианство, а Церковь его искажает.

Более того, нападая на Церковь, он крушил и всю современную цивилизацию. Он выбрасывал за борт все: не только искусство, но и судопроизводство, законы. Якобы он это вычитал в Евангелии. Христос говорит: «Не судите», то есть не делайте себя нравственными судьями ошибок и поступков других людей. Ибо «кто из вас без греха, — спрашивает Христос, — пусть первый бросит камень». Это понятно, это естественно, это глубоко справедливо внутренне; но какое это отношение имеет к юриспруденции, к законам, которых должно придерживаться общество? Толстой выбрасывает за борт и армию, и суд, и Церковь. (Правда, с тем, что он выбрасывает клятву, я совершенно согласен. Христос действительно недвусмысленно запретил клясться именем Бога. Он говорил: «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет».)

И, наконец, последнее: непротивление злу насилием. Что хотел сказать наш Господь? Он хотел сказать, что зло человеческое, которому мы сопротивляемся, употребляя то же зло, в конце концов не будет побеждено. Побеждает в итоге только добро. И когда Христос изгонял бичом торгующих из храма, Он ведь не имел в виду, что этим Он вразумил торговцев, — нет; Он просто их убрал оттуда. Апостол Павел, точно выражая мысль Иисуса Христа, говорил: «Не будь побеждаем злом, но побеждай зло добром».

Это не имеет отношения к юриспруденции. Христос говорит об умении прощать, и если вам нанесли тяжелый урон, если (я приведу экстремальный случай) убили близкого вам человека, и вы, проявив какое-то сверхчеловеческое благородство, поняли, в чем там дело, и простили, — вы на высоте. Но закон не может простить. Закон только тем нравственно и силен, что он следует своей букве. Между личной этикой, между личной нравственностью и нравственностью общественной пока тождества существовать не может. И в третьем тысячелетии, и, быть может, в четвертом — не будет существовать. Потому что мы, люди, — духовные существа, и у нас особая жизнь. А общество еще наполовину живет по природным законам борьбы за существование. И общество обязано изолировать убийцу и бороться с этим механическими способами. И воображать, что это можно слить воедино, — значит питаться иллюзиями.

Если внимательно читать Евангелие, то можно заметить, что Христос никогда не говорил, что социальные, законные средства пресечения зла не нужны. Он просто говорил о том, что так зло не может быть искоренено никогда. И в самом деле, тюрьмы существуют тысячи лет (я не могу вам сказать, когда была построена первая тюрьма, но в древнем Египте, в третьем тысячелетии до нашей эры, они уже были). И что же, улучшилась ли от этого нравственность человечества за прошедшие тысячи лет? Нет. Но это вовсе не значит, что закон не должен действовать. Конечно, безусловно, закон должен приближаться к гуманным принципам, но все-таки это два полюса, которые еще далеко не сошлись.

Что же, анархический взгляд Толстого на общество, на Церковь, на все структуры человечества — мы должны все это отбросить, должны считать глубоким заблуждением гения, нелепым черным пятном на его прекрасной душе и жизни? И тут я вам скажу — нет и еще раз нет. Церковь обязана была засвидетельствовать, что Толстой проповедует не христианское учение, а собственное. Отсюда постановление Синода, о котором вы все знаете.

Некоторые из вас, наверное, читали рассказ Куприна «Анафема»: как бедный дьякон должен был кричать в храме «анафема!» Льву Толстому, но вместо этого бедняга вскричал: «Многая лета!» Даже фильм такой был очень давно. Это все выдумки! Никакой анафемы не провозглашалось. Было определение Синода — небольшой текст на две печатных страницы, где было сказано, что граф Лев Николаевич в гордыне своей поносит Церковь, христианскую веру, выдавая это за истинное учение, и Церковь больше не считает его своим членом. В ответе Синоду Толстой подтверждает правоту Синода. Он говорит: да, действительно, я отрекся от Церкви, которая называет себя православной, действительно, я не являюсь ее членом.

Епископ Сергий Страгородский (который через сорок лет стал Патриархом Московским и Всея Руси) говорил о том, что не надо было его отлучать: он же сам своим учением уже стоял вне Церкви. Весь этот скандал спровоцировал Победоносцев, человек очень противоречивый, сложный. Он, скажем так, нашептывал Александру III, чтобы тот действовал против Толстого, но Александр III, имея личные добрые отношения с Софьей Андреевной, не хотел скандала. А Николай II, будучи учеником Победоносцева (Победоносцев читал ему лекции), на это пошел.

Я не уверен в том, что по форме все это было очень удачно. Но Церковь обязана была публично, открыто и честно засвидетельствовать, что это учение — не евангельское, не христианское, как его понимают не только православные, но и католики, лютеране и другие протестанты. Любого баптиста спросите: если он откроет толстовское Евангелие, он увидит, что это совсем не то Евангелие. Даже те протестанты, которые считали Христа просто гениальным человеком, пророком, открывшим Бога, они тоже все-таки иначе относились к личности Христа: как к уникальному явлению. Для Толстого же Христос не был уникальным.

Я повторяю свой последний вопрос: что же, нам все это не нужно? Нет, нужно. И было нужно тогда. Потому что в своей борьбе Толстой поставил перед совестью общества, которое считало себя христианским, самые острые вопросы: голод, проституция, нищета, угнетение... Человек, который написал «После бала», — разве он не был христианином? Человек, который написал многие страницы «Войны и мира» с глубоким духовным проникновением в религиозную жизнь людей; человек, который писал: «Не могу молчать!» — был истинным христианином. Он был совестью страны и совестью мира. И поэтому Россия, независимо от литературных произведений Толстого, должна была гордиться таким человеком, как сейчас должна гордиться Сахаровым. Потому что Толстой отчаянно смело выступал против установившихся беззаконий, унижений человеческого достоинства, против того, что царило в обществе.

Конечно, вы скажете: тогда было не то, что теперь. Да, конечно, тогда было гораздо меньше беззаконий, чем в наши дни. Но зато и Толстой уцелел. А попробовал бы он открыть рот в тридцать седьмом! Я думаю, он бы вообще не дожил до 1937 г. Если бы он был моложе на полвека, он бы не дожил, его выгнали бы из страны или уничтожили еще в первой четверти нашего столетия. Я думаю, вы все согласитесь, что так и было бы.

Человек, который бросал вызов социальному злу общества, человек, который говорил правду о положении вещей (пусть он заблуждался в каких-то вопросах), был смелым человеком. И всегда, когда я думаю о Толстом, мне вспоминаются проникновенные слова Анатолия Кони, знаменитого публициста, адвоката, знавшего многих великих людей своего времени. Он писал так: пустыня вечером кажется мертвой, но вдруг раздается рев льва, он выходит на охоту, и пустыня оживает; какие-то ночные птицы кричат, какие-то звери откликаются ему; оживает пустыня. Вот так в пустыне пошлой, однообразной, гнетущей жизни раздавался голос этого Льва, и он будил людей.

Поэтому добавлю в заключение: Сергей Николаевич Булгаков (экономист, философ, впоследствии протоиерей и знаменитый богослов, умерший в эмиграции) писал, что хоть Толстой и был отлучен от Церкви, но есть какая-то церковная связь с ним. Потому что слишком много было в нем правдоискания, слишком много было в нем того, что отзывалось на самые больные проблемы человечества. И мы верим, что не только на земле, но и в вечности он не полностью оторван от нас.

Л. Н. Толстой (1828-1910) – выдающийся деятель русской и мировой культуры, гениальный писатель-гуманист, мыслитель-моралист, оказавший и оказывающий влияние на умы и сердца людей.

Л. Толстому, кроме художественных произведений, принадлежит ряд трудов, содержащих философские, религиозно-философские, этические и эстетические проблемы, характеризующие его мировоззрение.

Здесь необходимо назвать: «О цели философии», «Философские замечания на речи Ж.-Ж. Руссо», «Война и мир» (философские отступления), «Исповедь», «В чем моя вера», «Что такое искусство?», «Так что нам делать?», «Критика догматического богословия», «Путь истины», «О жизни» и др.

В самом начале жизненного и творческого пути Л. Толстого занимают философские вопросы о смысле и цели человеческой жизни. «Цель жизни человека есть всевозможное способствование к всестороннему развитию всего существующего... человечества» . Интерес к философским и социальным проблемам заметен в философском наброске «О цели философии», где читаем: «Человек стремится, т. е. человек деятелен. – Куда направлена эта деятельность? Каким образом сделать эту деятельность свободною? – есть цель философии в истинном значении. Другими словами, философия есть наука жизни. Чтобы точнее определить самую науку, определить надо стремление, которое дает нам понятие о ней.

Стремление, которое находится во всем существующем в человеке, есть сознание жизни и стремление к сохранению и усилению ее. Итак, цель философии есть показать, – каким образом человек должен образовать себя. Но человек не один: он живет в обществе, следовательно, философия должна определить отношение человека к другим людям» . Обращает на себя внимание отрывок «Философские замечания на речи Ж.-Ж. Руссо», содержащий мысль о том, что «... наука вообще и философия в особенности, на которые так нападает Руссо, не только не бесполезны, но даже необходимы, и не для одних Сократов, но для всех» .

Писателя глубоко волновали и занимали вопросы философии истории, нашедшей свое наиболее яркое выражение в его главном романе «Война и мир». Свобода и необходимость, причины и цели в истории, соотношение активного и сознательного, роль личности и народных масс – эти и многие другие проблемы общественно-исторического бытия человека получали в творчестве Толстого оригинальное и во многом правильное решение. Несмотря на элементы фатализма и провиденциализма, Л. Н. Толстой далеко продвинулся в научном освоении истории.

Русский мыслитель утверждал, что история должна исследовать «жизнь народа и человечества», что она открывает законы, лежащие в основе этой жизни. Возражая прежним историкам, он писал: «Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами... Очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов...» .

Писатель отрицал определяющую роль «божества», «единичных» личностей, правящих народами, отрицал решающую историческую роль «великих» людей. Не власть, не цари и другие владыки являются движущей силой общественного развития, а народ – создатель всех материальных благ, творец и хранитель духовных ценностей. По мнению Толстого, не Наполеон, не Александр I, не Растопчин и др. заметные исторические фигуры определяют ход истории. Ее движет рядовая личность – солдат, крестьянин, вообще «простолюдин», которые в массе своей обычной и незаметной деятельностью, совместными усилиями творят жизнь и создают историю.

Стремление Толстого разобраться в историческом «действе», схватить его причинно-следственные отношения подводят писателя к выводу: «Единственное понятие, посредством которого может быть объяснено движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов» . По мысли Толстого, при объяснении того или иного явления необходимо учитывать действия «всех людей, принимающих участие в событии»: жизнь народа не вмешается в жизнь нескольких так называемых «великих» выдающихся людей. В этой связи Л. Толстой делает успешные попытки объяснения роли личности в истории, когда говорит о значении среды и обстоятельств, оказывающих влияние на ее формирование и характер. Личность и деятельность М. И. Кутузова выражает и обобщает желания и действия масс. Он – носитель народных традиций и народного духа, обладал силой «прозрения», умел постичь и «волю провидения». Размышляя над историей, писатель неизбежно исследует проблему взаимосвязи и взаимодействия свободы и необходимости.

Л. Толстой пишет: «Если воля каждого человека была свободна, т. е. если каждый мог поступать так, как ему захотелось, то вся история есть ряд бессвязных случайностей. Если даже один человек из миллионов в тысячелетний период времени имеет возможность поступать свободно, т. е. так, как ему захотелось, то очевидно, что один свободный поступок этого человека, противный законам, уничтожает возможность существования каких бы то ни было законов для всего человечества. Если же есть хоть один закон, управляющим действиями людей, то не может быть свободной воли, ибо тогда воля людей должна подлежать этому закону» . Приведенное суждение при всей категоричности его формы – или «свободная воля» или «закон» – не более чем раздумье писателя, постановка им вопроса о диалектике свободы и необходимости в истории. Отвечая на него, Л. Толстой утверждает, что глядя на человека «как на предмет наблюдения», мы находим, что он, как и все существующее, подлежит закону необходимости; глядя же на него «из себя, как на то, что мы чувствуем себя свободными» . Опыт и рассуждения со всей очевидностью свидетельствуют, что человек «как предмет наблюдения» подчиняется известным законам, но тот же опыт и рассуждения показывают ему, что «полная свобода» невозможна, хотя человек стремится к свободе: «Все стремления людей, все побуждения суть только стремления к увеличению свободы. Богатство – бедность, слава – неизвестность, власть – подвластное, сила – слабость, здоровье – болезнь, образование – невежество, труд – досуг, сытость – голод, добродетели – порок суть большие или меньшие степени свободы» .

Каждое историческое событие, в котором принимают участие люди, «представляется частью свободным, частью необходимым» . Каждое действие человека есть известное соединение, взаимопроникновение и взаимопревращение свободы и необходимости. «И всегда, чем более в каком бы то ни было действии мы видим свободу, тем менее необходимости, и чем более необходимости, тем менее свободы» . Таким образом, Толстой остро чувствовал диалектику, противоречивый характер единства свободы, целеполагающей деятельности людей и необходимости, обусловленной объективными законами общественно-исторической действительности. «Волеизъявление» детерминировано «внешними обстоятельствами», свобода находится в зависимости от них, но и жизнь творится как результат свободного действия. Утверждая свободу человека в его разуме, в его сознании и действии, писатель отнюдь не становится на точку зрения волюнтаризма. Он отрицает «абсолютную свободу». Для исторических взглядов Л. Толстого характерно диалектическое понимание противоречий и столкновений различных социальных сил. Борьба «старого» и «нового», столкновение «добра» и «зла» выступает своего рода законо-мерностью. Ход событий, успехи и поражения различных тенденций зависят от «великого множества», от «толпы не думающих», а их «тысячи и тьма».

В философии истории Толстого, пожалуй, наиболее ярко проявляются сильные стороны его гносеологической позиции, успехи писателя в познании общественно-исторического развития. Писатель придает громадное значение «чувствам», «переживаниям», моральному сознанию людей, подчеркивает великое значение их «разума», образно-наглядно показывает и утверждает надежность в великом значении «опыта» человека, реальных действий людей, значимость «добрых и полезных» дел.

Л. Толстой отличался глубоким проникновением в психологию людей, высоко оценивая «слово» – великий человеческий «дар», имеющий значение для человеческого познания и обладающий способностью соединять и разъединять людей, служить любви, вражде и ненависти. Все это материалистические элементы, характеризующие особенности его теоретико-познавательных позиций, выявляющихся в его взглядах на природу, общество и его историю, в его суждениях о людях и их жизни. Они очевидны и находят свое подтверждение в его реализме, в его учениях и теориях.

Л. Толстой глубоко переживал современную ему общественную и духовную жизнь. Положение и судьбы дворянско-помещичьего класса, жизнь многочисленного крестьянства России, условия труда и быта фабрично-заводских и железнодорожных рабочих, городских низов – ничто не ускользало от его пристального взгляда. Видя социальное неравенство, резкие противоречия между богатыми и людьми труда, писатель задумывался о методах и средствах изменения социального бытия. Общественно-гуманистические, нравственные и метафизические проблемы волновали писателя в самом начале его жизненного и творческого пути. Характеризуя свои юношеские мечты и устремления к идеальному, он позже писал: «Все человечество живет и развивается на основании духовных начал, идеалов, руководящих им. Эти идеалы выражаются в религиях, в науке, искусстве, формах государственности, идеалы эти все становятся все выше и выше, и человечество идет к высшему благу. Я – часть человечества, и поэтому призвание мое состоит в том, чтобы содействовать сознанию и осуществлению идеалов человечества». Впоследствии, когда в 70–80 гг. XIX в. Толстой пережил духовный кризис, перешел на позиции патриархального крестьянства и одновременно осознал в себе общественное призвание осуждать социальное зло и проповедовать идеи добра и справедливых отношений между людьми, его общественно-философские воззрения приобрели более четкие очертания, реальность современной ему эпохи все глубже проникала в его взгляды, действительность отражалась все более многообразно, глубоко и правдиво. Особенно суровой критике был подвергнут феодально-помещичий и капиталистический строй того времени. Гуманность социальных исканий Толстого состояла в том, что он со всей определенностью утверждал, что рабочие люди, привыкшие к труду и лишениям, обладающие умением преодолевать встречающиеся на их пути преграды, могут преодолеть все трудности, противоречия, отрицательные стороны социального бытия. «Сила, – утверждал Толстой, – в рабочем народе». «Все, что есть во вне и около меня, все это – плод их знания жизни. Те самые орудия мысли, которыми я обсуждаю жизнь и осуждаю ее, все это не мной, а ими сделано, сам я родился, воспитался, вырос благодаря им, они выкопали железо, научили рубить лес, приручили коров, лошадей, научили сеять, научили жить вместе, урядили нашу жизнь: они научили меня думать, говорить» . Трудовая деятельность – существенный источник развития и движения общественного бытия. Размышляя о путях и средствах развития человечества, писатель приходит к выводу о необходимости ликвидации частной собственности, особенно собственности на землю. Освобождение народа «может быть достигнуто только уничтожением земельной собственности и признанием земли общим достоянием, – тем самым, что уже с давних пор составляет задушевное желание русского народа…»: осуществление этой народной мечты «поставит русский народ на высокую степень независимости, блаженства и довольства» .

Мысль писателя о необходимости превращения земли в общенародное достояние была отражением нужд и потребностей миллионов малоземельных и безземельных крестьян, означала осуждение частного крупного помещичьего и капиталистического землевладения и имела революционную направленность.

Обосновывая свою мечту о совершенствовании общественных форм жизнеустройства, идею единения народов всей Земли, Л. Толстой обращается к тем приметам в развитии цивилизации, которые давали надежду на осуществление его заветных желаний. «Бессознательно истина эта подтверждается установлением путей сообщения, телеграфов, печатью, все большей и большей общедоступностью благ мира сего для всех людей, и сознательно – разрушением суеверий, разделяющих людей, распространением истин знания, выражением идеалов братства людей...» .

«Все, чем мы живем, чем гордимся, что нас радует, от железной дороги, оперы и небесной механики до доброй жизни людей – если не есть вполне произведение этой деятельности, то все-таки есть последствие передачи науки и искусств в широком смысле. Если бы не было переданного от поколения к поколению знания, как выковать, сварить, закалить и отделить железо в полосы, винты, листы и т. п., не было бы железной дороги; без передаваемых от поколения к поколениям искусства звуками, словами и картинами выражать чувства, – не было бы оперы; без знания геометрии как отношений величины, тоже передаваемого от поколения к поколениям, не было бы небесной механики. И так же без передачи знания о том, что свойственно и не свойственно природе человека и человеческого общества, не было бы доброй жизни людей, не будь науки и искусства, не было бы человеческой жизни» .

С точки зрения Толстого, «истинная наука и истинное искусство всегда существовали и всегда будут существовать подобно всем другим видам человеческой деятельности, и бесполезно оспаривать или доказывать их необходимость» .

Среди критериев подлинности науки и искусства Л. Толстой называл гуманистичность и демократизм. Другими качествами истинной культуры являются для Толстого доступность и доходчивость ее достижений. Искусство должно быть понятно самому обыкновенному человеку из народа – в этом одно из важнейших положений эстетического кодекса художника. Выступая против принципов эстетизма, Толстой пишет: «… Сказать, что произведение искусства хорошо, но непонятно, все равно, что сказать про какую-нибудь пищу, что она очень хороша, но люди не могут есть ее… извращенное искусство может быть непонятно людям, но хорошее искусство понятно всем» . Для Толстого искусство может и должно заменять «чувства низшие, менее добрые и менее нужные для блага людей более добрыми, более нужными для этого блага». Поэтому оно должно быть народным и существовать для народа. Возлагая на искусство великую социально-преобразующую миссию, писатель пытался сформулировать свои представления об искусстве будущего. С его точки зрения, оно должно быть искусством не одного какого-нибудь кружка людей, не одного сословия, не одной национальности, оно должно передавать чувства, соединяющие людей, влекущие их к братскому единению. «Только это искусство будет выделяемо, допускаемо, одобряемо, распространяемо» . В общении и единении людей великая роль принадлежит слову. «Слово – дело великое. Великое дело потому, что оно есть могущественнейшее средство единения людей» . При помощи слова, речи мы выражаем свои мысли. «Выражение же мысли есть одно из самых важных дел жизни» . Как великий гуманист и просветитель, он выступал и боролся искусством своего слова и своей мысли против несправедливого использования достижений материальной и духовной культуры. Развитие науки и техники, искусства и литературы, все достижения человеческого разума должны быть ориентированы на всех живущих в обществе людей, на развитие и сохранение самой человеческой жизни. Плоды культуры во всех ее формах должны содействовать братскому единению, любви и уважению среди людей, увеличивать их знания и могущество, способствовать овладению стихийными силами природы. Актуально звучит слово великого мыслителя, осуждающего использование достижений науки и технических изобретений – всего, что создано умом и руками людей, – «для обогащения капиталистов, производящих предметы роскоши или орудия человекоистребления» .

В мировоззрении Толстого отчетливо звучат экологические мотивы. Он настойчиво защищал чистоту природы, растительный и животный мир и все живое. Он требовал любовного и нравственного отношения к окружающей нас природной действительности. Отмечаемая им тенденция к разрушению естественной среды обитания людей вызывала его озабоченность и тревогу. Говоря об идеале счастливой жизни, Л. Толстой писал: «Одно из первых и всеми признаваемых условий счастья есть жизнь такая, при которой не нарушена связь человека с природой, т. е. жизнь под открытым небом, при свежем воздухе, общении с землей, растениями, животными…» .

Мечтая о социальных преобразованиях, Толстой полагал, что для их реализации необходимо возвысить значение и роль человеческого разума. Придерживаясь теории «непротивления злу насилием», следуя идее «нравственного» совершенствования, осуждая «насилие», мыслитель считал решающим и определяющим средством общественного прогресса нравственно-этическую и специфическим образом понимаемую религиозную деятельность. Все это придавало его социальным исканиям черты идеализма и утопизма, его идеалы во многом были обращены в прошлое и в этом смысле носили реакционный характер. Идеалы нового жизнеустройства складывались у писателя в процессе отличения российского самодержавно-крепостнического государства, европейских буржуазно-демократических государств и восточных деспотий, вплоть до отрицания «всякой власти», всякой государственности. «Переход от государственного насилия к свободной, разумной жизни не может сделаться вдруг; как тысячелетия слагалась государственная жизнь, так, может быть, тысячелетия она будет разделываться» .

Изменения, ведущие к устранению государственности, должны, по его мнению, идти по пути демократизации управления: «Если люди доведут правление до того, что все люди будут участвовать в управлении, то не будет и управления – люди будут каждый управлять сам собой» . Л. Толстой задумывался над многими другими общественными вопросами. Он видел противоположность между условиями труда в городе и деревне, между городом и селом, между трудом умственным и физическим.

Большое внимание уделял великий гуманист вопросам милитаризма и войны. Насилие, вооруженная борьба, история военных конфликтов между народами и странами были постоянным предметом его раздумий. В итоге изучения военных конфликтов Л.Толстой пришел к выводу о необходимости устранения войн как явлений, противных разуму и человеческой природе. Л. Толстой стремился проникнуть в причины происходивших и происходящих войн, он усматривал их в социальном неравенстве, в стремлении к обогащению, в заинтересованности и корыстных побуждениях людей. Господствующие эксплуататорские классы, организаторы и идеологи войны подвергаются им сокрушительной критике. Экспансионистские, шовинистические, национально-расовые доктрины оцениваются как античеловеческие, враждебные интересам людей труда. В ряде случаев Л. Толстой становится на воинствующие и антивоенные позиции. Нужно устроить жизнь человечества, чтобы признавались права и равенство всех стран и народов. «Народ везде один и тот же», все люди жаждут постоянного спокойствия и мира, они могут и должны не спорить и истреблять друг друга, а взаимно уважать и развивать между собой всесторонние связи и отношения. Наступило время, когда сформировалось сознание братства людей всех народностей и люди могут жить «в мирных, взаимно друг другу выгодных, дружеских, торговых, промышленных, нравственных сношениях, нарушать которые им нет никакого смысла, ни надобности» . Мысли Л. Толстого созвучны чаяниям современного человечества: «Кто бы вы ни были, – писал он, – француз, русский, поляк, англичанин, ирландец, немец, чех – поймите, что все наши настоящие человеческие интересы, какие бы они ни были – земледельческие, промышленные, торговые, художественные или ученые, все интересы так же, как удовольствия и радости, ни в чем не противоречат интересам других народов и государств, и что вы связаны взаимным содействием, обменом услуг, радостью широкого братского общения, обмена не только товаров, но и мыслей и чувств с людьми других народов» . Л. Толстой оптимистически оценивал будущее. Он подчеркивал: «…уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией» .

Немало сказал Толстой о человеке, целях и смысле его жизни, что составляет заметный вклад в развитие гуманистической мысли, в обогащение нравственного опыта человечества. Писатель отнюдь не отрицал «биологической» или, как он выражался, «животной» природы человека, но на первый план выдвигал «духовное», «разумное» и «доброе», присущее человеческому существу, его способность к созидательной деятельности. Хотя философия человека Толстого иногда выступает в абстрактно-идеалистической форме, многие его раздумья и суждения о человеке и его жизни отличаются глубокой продуктивностью и истинностью. «Жизнь, какая бы ни была, есть благо, выше которого нет никакого. Если мы говорим, что жизнь – зло, то мы говорим это только в сравнении с другой, воображаемой, лучшей жизнью, но ведь мы никакой другой лучшей жизни не знаем и не можем знать, и потому жизнь, какая бы она ни была, есть высшее доступное нам благо» .

Отвергая «неверие» в жизнь, Толстой решительно отстаивает человеческую жизнь в реальном объективном мире в противовес богословским мифам о загробной жизни и иных мирах. «Этот мир не шутка, не юдоль испытания и перехода в мир лучший, вечный, а этот мир тот, в котором мы сейчас живем, это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны нашими усилиями сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для всех, которые после нас будут жить в нем» .

Толстовские поиски смысла жизни, не свободные от религиозного облачения, представляют определенный интерес: он говорит целиком о жизни в труде. Это главное в жизни человека и его моральном облике, «Достоинство человека, его священный долг и обязанность употреблять данные ему руки и ноги на то, для чего они даны, и поглощаемую пищу на труд, производящий эту пищу» . Только неустанно работая и создавая все необходимое для жизни, люди станут настоящими людьми; тогда проявятся их высшие человеческие свойства и они овладеют силами природы; новый общественный строй должен быть трудовым сообществом людей, где каждый будет трудиться для себя и своих близких. «Когда наступит новый, разумный, более разумный склад общественной жизни, люди будут удивляться тому, что принуждение работать считалось злом, а праздность – благом. Тогда, если бы тогда было наказание, лишение работы было бы наказанием» .

Приведенные суждения писателя генеалогически связаны с опытом социального поведения, как он выработался в народной среде, где труд и человек труда, его деятельность выступают как высшая ценность. Так делается жизнь: люди своими усилиями создают все многообразие и красоту жизни. И в этой деятельности смысл жизни людей – эта идея пронизывает многие страницы его творческого наследия. Человек в произведениях Толстого предстает во всей противоречивости своего социального бытия. Писатель страстно обличал собственнический мир, мир насилия и тупого самодовлеющего мещанства, противопоставляя этому миру свое гуманистическое представление о человеке как созидателе материальной жизни и высокого духа. Он должен быть всегда в движении, не останавливаться в духовном росте, в совершенствовании способности понимать и сочувствовать, действовать и призывать других. Человек должен заниматься созидательной деятельностью для достижения наибольшего процветания всего человечества.

Анализ показывает, что поиски ответов на вопросы о цели, смысле, ценности жизни не сводились к религиозным, а приводили Толстого к глубоким размышлениям о важнейших человеческих проблемах, волновавших его в течение всей жизни.

Творческое наследие Л. Толстого сложно и противоречиво. Оно отражает понятия, чувства и настроения патриархального крестьянства, идеологию самого многочисленного производительного класса пред- и пореформенной России. Мировоззрение Л. Толстого содержит и крестьянский революционный демократизм и реакционную религиозную проповедь пассивности. Но Л. Толстой создал яркую и правдивую картину своей эпохи. Как мыслитель, он отличался активным поиском социальной справедливости, высокой гражданственности. Он ставил важные «больные» и «проклятые» вопросы, подвергая сомнению основы политического и общественного устройства своего времени. Необходимо хранить и приумножать ценные, выдержавшие проверку временем идеи духовного наследия писателя. Л. Толстой всегда будет дорог прогрессивному человечеству как сторонник и защитник жизни и труда, как великий гуманист, деятельно искавший пути к всеобщему счастью на нашей планете.

Там же. Т. 64. С. 94.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 108.

Там же. Т. 30. С. 179.

Там же. Т. 81. С. 120.

Там же. Т. 78. С. 373.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 418.

Там же. Т. 23. С. 441.

Там же. Т. 55. С. 172.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 239.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 90. С. 429.

Там же. Т. 90. С. 443.

Там же. Т. 68. С. 54.

Там же. Т. 45. С. 480.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 481.

Там же. Т. 25. С. 396.

Учение Л.Н. Толстого

1. Историко-философские основы мировоззрения Л. Толстого (Руссо, Кант, Шоленгауэр)

Лев Николаевич Толстой (1828-1910) является не только выдающимся художником-писателем мирового значения, но и глубоким мыслителем-философом второй половины 19 - начала 20 века.

Точка зрения, сложившаяся под влиянием статей В.И. Ленина и ставшая господствующей в советское время, согласно которой Л.Н. Толстой велик как художник, но «слаб» как мыслитель, является неверной. Признание величия Л.Н. Толстого как мыслителя не означает, однако, утверждения о том, что все философские идеи мыслителя сохраняют свою актуальность в современных условиях, что они целиком оправданы с позиций современной философии. Величие Толстого-философа - прежде всего в глубине постановки проблем, замечательной способности исследовать ту или иную идею во всей её полноте, совокупности всех возможных следствий. Без преувеличения можно сказать, что Л.Н. Толстой всю свою жизнь провёл в неустанных философских исканиях. Как и многими другими русскими мыслителями, им двигало могучее стремление к истине, добру и справедливости. Он был воодушевлён поиском идеала - образа совершенной жизни и совершенного общественного устройства. С громадной силой, искренностью и глубиной он поставил ряд вопросов, касающихся основных черт политического и общественного развития современной ему эпохи.

Сам Л.Н. Толстой считал себя не имеющим «профессионального отношения к философии». Вместе с тем в «Исповеди» он писал о том, что философия всегда интересовала его, и ему нравилось следить за напряженным и стройным ходом мыслей, при котором все сложные явления мира сводились к чему-либо единому.

В течение жизни Л.Н. Толстой испытывал на себе влияние идей различных философов. Особенно сильным было влияние И. Канта, А. Шопенгауэра, восточных мудрецов Конфуция и Лао-цзы, буддизма.

Своим учителем в области философии Л.Н. Толстой считал Жан-Жака Руссо. Он был страстно увлечён его идеями, которые оказали решающее влияние на формирование духовного облика и мировоззрения Л.Н. Толстого, на всё его последующее творчество. О значении Ж.-Ж. Руссо для Л.Н. Толстого свидетельствуют слова, написанные в зрелый период жизни: «Я прочёл всего Руссо, все двадцать томов, включая «Словарь музыки». Я более чем восхищался им, я боготворил его. В пятнадцать лет я носил на шее медальон с его портретом вместо нательного креста. Многие страницы его так близки мне, что мне кажется, я их написал сам». Многие исследователи говорят не просто о влиянии Ж.-Ж. Руссо на Л.Н. Толстого, а о конгениальности двух мыслителей - поразительном совпадении духовного настроя великого женевца и русского писателя-философа, живших в разных странах и в совершенно разные эпохи. От Руссо Л.Н. Толстой воспринял культ естественности, недоверчивое и подозрительное отношение к современности, которое переходило у него в критику всякой культуры вообще.

Разделяя убеждение Руссо о «естественном человеке», который выходит прекрасным из рук природы и затем развращается в обществе, Л.Н. Толстой размышляет о том, каким путем нравственно требовательный человек может преодолеть пагубное воздействие окружающей социальной среды.

Близок к философии Руссо и взгляд Л.Н. Толстого на природу и отношение человека к ней. Природа выступает в его представлении как нравственный руководитель, указывающий человеку естественный и простой путь личного и общественного поведения. В связи с этим он резко противопоставляет «естественные» законы природы и «искусственные» законы общества. Сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши трансформируется в отрицание прогресса и утверждение тезиса о том, что признание цивилизации благом уничтожает инстинктивное, первобытное стремление к добру человеческой натуры.

Не без влияния Ж.-Ж. Руссо Л.Н. Толстой уже в ранних произведениях высказывает критические замечания относительно капиталистической цивилизации, противоречия которой он не мог не заметить во время двух продолжительных заграничных путешествий. Философский трактат Л.Н. Толстого «О цели философии» всецело находится в русле этих идей. Как человек может достичь счастья и благосостояния - вот, по мнению Л.Н. Толстого, главный вопрос философии. В чем смысл жизни и каково его назначение - это те проблемы, над разрешением которых должна трудиться философская мысль.

В одном из философских размышлений великий русский писатель и мыслитель выступает как решительный противник рационализма Р. Декарта с его тезисом «Мыслю, следовательно, существую». Вместо декартова «cogito» Л.Н. Толстой считает необходимо поставить «volo», т.е. желаю, чувствую.

Надо сказать, Толстой весьма высоко ценил философию Шопенгауэра, разбирался в тончайших нюансах мысли немецкого философа и этот след можно проследить во всех сочинениях Льва Николаевича, относящихся к позднему периоду его творчества.

Во всех случаях Л.Н. Толстого интересовали прежде всего этические аспекты философских систем.

Необходимо также отметить влияние на формирование философских взглядов Л.Н. Толстого представлений Л. Фейербаха о человеке и роли любви в его жизни.

В целом философия Л. Толстого может быть охарактеризована термином «панморализм». Это означает, что все явления он рассматривал и оценивал исключительно с позиций морали. Ни одно явление не могло быть им оценено положительно, если оно не отвечало нравственной потребности, не служило самым непосредственным образом нравственному воспитанию человека и человечества. Всё, что оторвалось от добра, непосредственно не служит нравственности, Л.Н. Толстым решительно осуждается и отбрасывается.

В области философской антропологии Л.Н. Толстой отправляется от осуждения эгоизма. Однако в своём осуждении эгоизма он заходит столь далеко, что вплотную подходит к имперсонализму, т.е. к отрицанию всякого положительного значения личности и личного начала. Отдельность личности, отдельность индивидуального человеческого существования, по Толстому, есть всего лишь иллюзия, порождённая телесностью человека. поэтому личное начало в человеке связывается мыслителем прежде всего с телесностью, с животными проявлениями человеческой натуры. Именно животные проявления и страсти лежат в основе эгоистических наклонностей человека. Человек же как духовное, нравственное существо не только связан тысячами нитей с другими людьми и всем миром, но составляет с ними единое целое, неразложимое на части. Задача человека состоит в том, чтобы найти путь к единению с миром, преодолеть стремление к индивидуальному существованию. Индивидуальная воля в своей основе порочна, поскольку коренится в животной, и следовательно, эгоистической природе человека.

В свою очередь, учение Л. Толстого оказало значительное влияние на формирование этики ненасилия. В частности, идеи отказа от насилия как средства борьбы с угнетением были созвучны М. Ганди, который считал Л.Н. Толстого своим единомышленником и учителем, находился с ним в переписке и высоко ценил его литературные и философские произведения.

2. Учение Л. Толстого и его религиозно-утопическая сущность

Вера как нравственная основа жизни человека.

С точки зрения Л. Толстого, то бесконечное, бессмертное начало, в сопряжении с которым жизнь только и обретает смысл, называется Богом. И ничего другого о Боге с достоверностью утверждать нельзя. Разум может знать, что существует Бог, но он не может постичь самого Бога. Поэтому Толстой решительно отвергал церковные суждения о Боге, триединстве, творении мира в шесть дней, легенды об ангелах и дьяволах, грехопадении человека, непорочном зачатии и т.п., считая все это грубыми предрассудками. Любое содержательное утверждение о Боге, даже такое, что он един, противоречит самому себе, ибо понятие Бога по определению означает то, что нельзя определить. Для Толстого понятие Бога было человеческим понятием, которое выражает то, что мы, люди, можем чувствовать и знать о Боге, но никак не то, что Бог думает о людях и мире. В нем, в этом понятии, как его понимает Толстой, не было ничего таинственного, кроме того, что оно обозначает таинственное основание жизни и познания. Бог - причина познания, но никак не его предмет. «Так как понятие Бога не может быть иное, как понятие начала всего того, что познает разум, то очевидно, что Бог, как начало всего, не может быть постижим для разума. Только идя по пути разумного мышления, на крайнем пределе разума можно найти Бога, но, дойдя до этого понятия, разум уже перестает постигать». Знание о Боге Толстой сравнивает со знанием бесконечности числа. И то, и другое безусловно предполагается, но не поддается определению. «К несомненности знания бесконечного числа я приведен сложением, к несомненности знания Бога я приведен вопросом: откуда я?».

Идея Бога как предела разума, непостижимой полноты истины задает определенный способ бытия в мире, когда человек сознательно ориентирован на этот предел и полноту. Это и есть свобода. Свобода - сугубо человеческое свойство, выражение срединности его бытия. «Человек был бы несвободен, если бы он не знал никакой истины, и точно так же не был бы свободен и даже не имел бы понятия о свободе, если бы вся истина, долженствующая руководить его в жизни, раз навсегда, во всей чистоте своей, без примеси заблуждений была бы открыта ему». Свобода и состоит в этом движении от темноты к свету, от низшего к высшему, «от истины, более смешанной с заблуждениями, к истине, более освобожденной от них». Ее можно определить как стремление руководствоваться истиной.

Свобода не тождественна произволу, простой способности действовать по прихоти. Она всегда связана с истиной. По классификации Толстого, существуют истины троякого рода. Во-первых, истины, которые уже стали привычкой, второй натурой человека. Во-вторых, истины смутные, недостаточно проясненные. Первые уже не со всем истины. Вторые еще не совсем истины. Наряду с ними есть третий ряд истин, которые, с одной стороны, открылись человеку с такой ясностью, когда он их не может обойти и должен определить свое к ним отношение, а с другой стороны, не стали для него привычкой. По отношению к истинам этого третьего рода и обнаруживается свобода человека. Здесь важно и то, что речь идет об истине ясной, и то, что речь идет об истине более высокой по сравнению с той, которая уже освоена в жизненной практике. Свобода есть сила, позволяющая человеку идти по пути к Богу.

Но в чем состоят это дело и этот путь, какие обязанности вытекают для человека из его принадлежности к Богу? Признание Бога как начала, источника жизни и разума ставит человека в совершенно определенное отношение к нему, которое Толстой уподобляет отношению сына к отцу, работника к хозяину. Сын не может судить отца и не способен понять полностью смысл его указаний, он должен следовать воле отца и только по мере послушания отцовской воле постигает, что она имеет для него благотворный смысл, хороший сын - любящий сын, он действует не так, как сам хочет, а так, как хочет отец и в этом, в выполнении воли отца, видит свое предназначение и благо. Точно так же работник потому является работником, что он послушен хозяину, выполняет его распоряжения, - ибо только хозяин знает, для чего нужна его работа, хозяин не только придает смысл усилиям работника, он еще и кормит его; хороший работник - работник, который понимает, что его жизнь и благо зависят от хозяина, и относится к хозяину с чувством самоотверженности, любви. Отношение человека к Богу должно быть таким же: человек живет не для себя, а для Бога. Только такое понимание смысла собственной жизни соответствует действительному положению человека в мире, вытекает из характера его связанности с Богом. Нормальное, человеческое отношение человека к Богу есть отношение любви. «Сущность жизни человеческой и высший закон, долженствующий руководить ею, есть любовь».

Но как любить Бога и что значит любить Бога, если мы о Боге ничего не знаем и знать не можем, кроме того, что он существует? Да, не известно, что такое Бог, не известны его замыслы, его заповеди. Однако, известно, что, во-первых, в каждом человеке есть божественное начало - душа, во-вторых, существуют другие люди, которые находятся в одинаковом отношении к Богу. И если у человека нет возможности непосредственно общаться с Богом, то он может сделать это косвенно, через правильное отношение к другим людям и правильное отношение к самому себе.

Правильное отношение к другим людям определяется тем, что надо любить людей как братьев, любить всех, без каких-либо изъятий, независимо от каких бы то ни было мирских различий между ними. Перед Богом теряют какой бы то ни было смысл все человеческие дистанции между богатством и бедностью, красотой и безобразием, молодостью и дряхлостью, силой и убожеством и т.д. Необходимо ценить в каждом человеке достоинство божественного происхождения. «Царство Бога на земле есть мир всех людей между собою», а мирная, разумная и согласная жизнь возможна только тогда, когда люди связаны одинаковым пониманием смысла жизни, единой верою.

Правильное отношение к себе кратко можно определить как заботу о спасении души. «В душе человека находятся не умеренные правила справедливости, а идеал полного, бесконечного божеского совершенства. Только стремление к этому совершенству отклоняет направление жизни человека от животного состояния к божескому настолько, насколько это возможно в этой жизни». С этой точки зрения не имеет значения реальное состояние индивида, ибо какой бы высоты духовного развития он не достиг, она, эта высота, является исчезающе ничтожной по сравнению с недостижимым совершенством божественного идеала. Какую бы конечную точку мы ни взяли, расстояние от нее до бесконечности будет бесконечным. Поэтому показателем правильного отношения человека к себе является стремление к совершенству, само это движение от себя к Богу. Более того, «человек, стоящий на низшей ступени, подвигаясь к совершенству, живет нравственнее, лучше, более исполняет учение, чем человек, стоящий на гораздо более высокой ступени нравственности, но не подвигающийся к совершенству». Сознание степени несоответствия с идеальным совершенством - таков критерий правильного отношения к себе. Поскольку реально эта степень несоответствия всегда бесконечна, то человек тем нравственнее, чем полнее он осознает свое несовершенство.

Если брать эти два отношения к Богу - отношение к другим и отношение к себе, - то исходным и основополагающим, с точки зрения Толстого, является отношение к себе. Нравственное отношение к себе как бы автоматически гарантирует нравственное отношение к другим. Человек, сознающий, как бесконечно он далек от идеала, есть человек, свободный от суеверия, будто он может устроить жизнь других людей. Забота человека о чистоте собственной души является источником нравственных обязанностей человека по отношению к другим людям, государству и т.д.

Понятия Бога, свободы, добра связывают конечное человеческое бытие с бесконечностью мира. «Все эти понятия, при которых приравнивается конечное к бесконечному и получается смысл жизни, понятия Бога, свободы, добра, мы подвергаем логическому исследованию. И эти понятия не выдерживают критики разума». Они уходят содержанием в такую даль, которая только обозначается разумом, но не постигается им. Они даны человеку непосредственно и разум не столько обосновывает эти понятия, сколько проясняет их. Только добрый человек может понять, что такое добро. Чтобы разумом постигнуть смысл жизни, надо, чтобы сама жизнь того, кто владеет разумом, была осмысленной. Если это не так, если жизнь бессмысленна, то разум не имеет предмета для рассмотрения, и он в лучшем случае может указать на эту беспредметность.

Однако возникает вопрос: «Если нельзя знать, что такое бесконечное и соответственно Бог, свобода, добро, то как можно быть бесконечным, божественным, свободным, добрым?» Задача соединения конечного с бесконечным не имеет решения. Бесконечное потому и является бесконечным, что его нельзя ни определить, ни воспроизвести. Л.Н. Толстой в послесловии к «Крейцеровой сонате» говорит о двух способах ориентации в пути: в одном случае ориентирами правильного направления могут быть конкретные предметы, которые последовательно должны встретиться на пути, во втором случае верность пути контролируется компасом. Точно так же существует два разных способа нравственного руководства: первый состоит в том, что дается точное описание поступков, которые человек должен делать или которых он должен избегать, второй способ заключается в том, что руководством для человека является недостижимое совершенство идеала. Подобно тому как по компасу можно определить только степень отклонения от пути, точно так же идеал может стать лишь точкой отсчета человеческого несовершенства. Понятия Бога, свободы, добра, раскрывающие бесконечный смысл нашей конечной жизни, и есть тот самый идеал, практическое назначение которого - быть укором человеку, указывать ему на то, чем он не является.

Нравственно-религиозный прогресс в сознании человека - двигатель истории.

Л.Н. Толстого волновал вопрос о том, каков ход истории и может ли человек строить какие-либо планы по переустройству общества. По мнению Л.Н. Толстого в истории реализуется некоторая цель, независимая от человека. Такая позиция называется провиденциализмом. Толстой убеждён, что «никто не может знать ни тех законов, по которым изменяется жизнь народов, ни той наилучшей формы жизни, в какую должно сложиться современное общество». Иную позицию он называл «суеверием устроительства». От него один шаг до признания насилия как необходимой меры в истории. «Одни люди, составив себе план о том, как, по их мнению, желательно и должно быть устроено общество, имеют право и возможность устраивать по этому плану жизнь других людей». Наличие такого слоя распорядителей, которые посредством насилия устроят новый строй, приведет к деспотизму хуже капиталистического, ибо есть сотня способов извратить схему. Революция и гражданская война 17-21 годов в России показали, как был прав Л.Н. Толстой.

Осуществлению божественного замысла в истории человек может и должен содействовать. В качестве ответа на традиционный русский вопрос «Что делать?» Толстой предложил идею ненасилия и теорию непротивления злу насилием. Вопрос «Что делать?» нужно решать в отношении себя, а не других. Всякое насилие недопустимо. Смысл человеческой жизни заключается не в переделывании других людей, а в культивировании в самом себе хорошего, человеческого. Не делать того, что противно Богу, любить, желать другому добра. Каждый из нас, делающий добро, придаёт миру новый облик. Толстой уверен, что «как только любовь к ближнему станет для каждого человека естественной, новые условия христианской жизни образуются сами собой».

Как считает Л.Н. Толстой, суть нравственного идеала наиболее полно выражена в учении Иисуса Христа. При этом для Толстого Иисус Христос не является Богом или сыном Бога, он считает его реформатором, разрушающим старые и дающим новые основы жизни. Толстой, далее, видит принципиальную разницу между подлинными взглядами Иисуса, изложенными в Евангелиях, и их извращением в догмах православия и других христианских церквей.

«То, что любовь есть необходимое и благое условие жизни человеческой, было признаваемо всеми религиозными учениями древности. Во всех учениях: египетских мудрецов, браминов, стоиков, буддистов, таосистов и др., дружелюбие, жалость, милосердие, благотворительность и вообще любовь признавались одною из главных добродетелей». Однако только Христос возвысил любовь до уровня основополагающего, высшего закона жизни.

Как высший, основополагающий закон жизни, любовь является единственным нравственным законом. Закон любви - не заповедь, а выражение самой сущности христианства. Это - вечный идеал, к которому люди будут бесконечно стремиться. Иисус Христос не ограничивается прокламацией идеала. Наряду с этим он дает заповеди.

В толстовской интерпретации таких заповедей пять:

Не гневайся; 2. Не оставляй жену; 3. Не присягай никогда никому и ни в чем; 4. Не противься злому силой; 5. Не считай людей других народов своими врагами.

Заповеди Христа - «все отрицательные и показывают только то, чего на известной ступени развития человечества люди могут уже не делать. Заповеди эти суть как бы заметки на бесконечном пути совершенства…». Они не могут не быть отрицательными, поскольку речь идет об осознании степени несовершенства. Они - не более, чем ступень, шаг на пути к совершенству. Они составляют в совокупности такие истины, которые не вызывают сомнений, но еще не освоены практически. Для современного человека они уже являются истинами, но еще не стали повседневной привычкой. Человек уже смеет так думать, но еще не способен так поступать. Поэтому они, эти возвещенные Иисусом Христом истины, являются испытанием свободы человека.

По мнению Толстого, главной из пяти заповедей является четвертая: «Не противься злому», налагающая запрет на насилие. Древний закон, осуждавший зло и насилие в целом, допускал, что в определенных случаях они могут быть использованы во благо - как справедливое возмездие по формуле «око за око». Иисус Христос отменяет этот закон. Он считает, что насилие не может быть благом никогда, ни при каких обстоятельствах. Запрет на насилие является абсолютным. Не только на добро надо отвечать добром. И на зло надо отвечать добром.

Отрицание власти

Толстой был крайним анархистом, врагом всякой государственности по морально-идеалистическим основаниям. Он отверг государство, как основанное на жертвах и страданиях, и видел в нем источник зла, которое для него сводилось к насилию. Толстовский анархизм, толстовская вражда к государству также одержали победу в русском народе. Толстой оказался выразителем антигосударственных, анархических инстинктов русского народа. Он дал этим инстинктам морально-религиозную санкцию. И он один из виновников разрушения русского государства. Также враждебен Толстой всякой культуре. Культура для него основана на неправде и насилии, в ней источник всех зол нашей жизни. Человек по природе своей естественно добр и благостен и склонен жить по закону Хозяина жизни. Возникновение культуры, как и государства, было падением, отпадением от естественного божественного порядка, началом зла, насилием. Толстому было совершенно чуждо чувство первородного греха, радикального зла человеческой природы, и потому он не нуждался в религии искупления и не понимал ее. Он был лишен чувства зла, потому что лишен был чувства свободы и самобытности человеческой природы, не ощущал личности. Он был погружен в безличную, нечеловеческую природу и в ней искал источников божественной правды. И в этом Толстой оказался источником всей философии русской революции. Русская революция враждебна культуре, она хочет вернуть к естественному состоянию народной жизни, в котором видит непосредственную правду и благостность. Русская революция хотела бы истребить весь культурный слой наш. утопить его в естественной народной тьме. И Толстой является одним из виновников разгрома русской культуры. Он нравственно подрывал возможность культурного творчества, отравлял истоки творчества. Он отравил русского человека моральной рефлексией, которая сделала его бессильным и неспособным к историческому и культурному действию. Толстой настоящий отравитель колодцев жизни. Толстовская моральная рефлексия есть настоящая отрава, яд, разлагающий всякую творческую энергию, подкапывающий жизнь. Эта моральная рефлексия ничего общего не имеет с христианским чувством греха и христианской потребностью в покаянии. Для Толстого нет ни греха, ни покаяния, возрождающего человеческую природу. Для него есть лишь обессиливающая, безблагодатная рефлексия, которая есть обратная сторона бунта против божественного миропорядка. Толстой идеализировал простой народ, в нем видел источник правды и обоготворял физический груд, в котором искал спасения от бессмыслицы жизни. Но у него было пренебрежительное и презрительное отношение ко всякому духовному труду и творчеству. Все острие толстовской критики всегда было направлено против культурного строя. Эти толстовские оценки также победили в русской революции, которая возносит на высоту представителей физического труда и низвергает представителей труда духовного. Толстовское народничество, толстовское отрицание разделения труда положены в основу моральных суждений революции, если только можно говорить о ее моральных суждениях. Поистине Толстой имеет не меньшее значение для русской революции, чем Руссо имел для революции французской. Правда, насилия и кровопролития ужаснули бы Толстого, он представлял себе осуществление своих идей иными путями. Но ведь и Руссо ужаснули бы деяния Робеспьера и революционный террор. Но Руссо так же несет ответственность за революцию французскую, как Толстой за революцию русскую. Я даже думаю, что учение Толстого было более разрушительным, чем учение Руссо. Это Толстой сделал нравственно невозможным существование Великой России. Он много сделал для разрушения России. Но в этом самоубийственном деле он был русским, в нем сказались роковые и несчастные русские черты. Толстой был одним из русских соблазнов.

Считая всякую власть злом, Толстой отрицал необходимость государства, отвергал насильственные методы преобразования общества. Упразднить государство он предлагал путем отказа каждого от выполнения общественных и государственных обязанностей.

Власть как институт есть неискоренимое зло, и Толстой в своей теории отказывается от государства, предлагая заменить его своеобразной анархической системой, а именно, организацией земледельческих общин, состоящих из нравственно совершенствующихся людей. В системе мировоззренческих координат главной чертой или, лучше сказать, доминантой поведения должен служить полный отказ от насилия ни смотря ни на что. Так писатель пришел к своему знаменитому тезису «о непротивлении злу насилием». Теорию непротивления злу насилием очень часто трактуют упрощенно: ударили по левой щеке - подставь правую. Такая позиция вряд ли удовлетворить любого разумного человека. Но не к этому призывает Толстой. Его теория - это теория не ничегонеделания, а делания с собой, усилия в отношении себя по культивированию добра в самом себе. Призвание человека в этом мире исполнять свои человеческие обязанности, а не переустраивать мир. Ответственность человек несет перед Богом и своей совестью, а не перед историей или последующими поколениями, как думал Ленин.

Революционная большевистская традиция находится в явной оппозиции к размышлениям Толстого. Абсолютная истина, открытая наиболее продвинутыми членами общества, должна быть претворена в жизнь. И беда тех людей, которые не могут принять эту истину. Но их счастье в том, что к счастливой жизни их приведут другие, наиболее ответственные члены общества. Жертвы неизбежны, но лес рубят - щепки летят. Большевики ориентировались на идеал преобразования общества, Толстой призывал к открытию «царства божия внутри нас».

Литература

толстой религиозный мировоззрение власть

1.Бердяев Н.А. О русских классиках. - М., 1993.

2.Берлин И. История свободы. Россия. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 544 с.

.Введение в философию. В 2-х томах. Том 1. - М., 1990.

.Гаврюшин Н.К. Русская философия и религиозное сознание // Вопросы философии. -1994. - . №1.

.Гусейнов А.А. Великие моралисты. - М., 1995.

.Гусейнов А.А. Понятия насилия и ненасилия // Вопросы философии. -1994. - . №6.

7.Зеньковский В.В. История русской философии. - Л., 1991.

8.История философии. Том 4. - М., 1959.

.История философии в СССР в пяти томах. Том 3. - М., 1968.

.Кантор В.К., Киселёва М.С.Л.Н. Толстой, «руссоизм», русская культура // Философские науки. - 1991. - №9.

.Карасёв Л.В. Толстой и мир // Вопросы философии. - 2001. - №1.

.Ленин В.И.Л.Н. Толстой как зеркало русской революции. // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 16.

.Луначарский А.В. О Толстом. Сборник статей. - М., 1928.

.Мартынов А. О судьбах русской философской культуры // Вопросы философии. - 2002. - №10.

.Монин М.А. Толстой и Фет. Два прочтения Шопенгауэра // Вопросы философии. - 2001. - №3.

.Назаров В.Н. Метафоры непонимания: Л.Н. Толстой и Русская Церковь в современном мире // Вопросы философии. -1991. - . №8.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Гениальный писатель и глубокий мыслитель Л.Н. Толстой занимает важное место в русской философии второй половины XIX в. В центре его религиозно-философских исканий стоят вопросы понимания Бога, смысла жизни, соотношения добра и зла, свободы и нравственного совершенствования человека. Он выступил с критикой официального богословия, церковной догматики, стремился обосновать необходимость общественного переустройства на принципах взаимопонимания и взаимной любви людей и непротивления злу насилием.

Для Толстого Бог - это не Бог Евангелия. Он отрицает все те его свойства, какие рассматриваются в православном вероучении. Он стремится освободить христианство от слепой веры и таинства, видя предназначение религии в доставлении человеку земного, а не небесного блаженства. Бог представляется ему не Личностью, которая может открываться людям, а туманным, неопределенным Нечто, неопределенным началом духа, живущим во всем и в каждом человеке. Это Нечто является и хозяином, велящим поступать нравственно, творить добро и уклоняться от зла.

Нравственное совершенствование человека Толстой отождествлял с вопросом о сущности жизни. Он оценивает сознательную, культурную и социальную жизнь с ее условностями как жизнь лживую, призрачную и в сущности ненужную людям. И это относится, прежде всего, к цивилизации. Толстой рассматривает ее как отсутствие у людей потребности сближения, как стремление к личному благосостоянию и игнорирование всего, что прямо не относится к собственной особе, как убеждение в том, что лучшее благо мира - деньги. Цивилизация, считает Толстой, калечит людей, разъединяет их, искажает все критерии оценки человека и лишает людей наслаждения общения, наслаждения человеком.

Для Толстого подлинной, не замутненной цивилизацией является "природная" первожизнь, которая включает в себя вечную природу и звездное небо, рождение и смерть, труд, жизнь, какой ее представляет непредвзятый взгляд на мир простого человека из народа. Именно такая жизнь и является единственно нужной. И все жизненные процессы, считает Толстой, направляет непогрешимый, всемирный, всепроникающий Дух. Он в каждом человеке и во всех людях, взятых вместе, он вкладывает в каждого стремление к тому, что должно, велит людям бессознательно жаться друг к другу, дереву расти к солнцу, цветам увядать к осени. И его блаженный голос заглушает шумное развитие цивилизации. Только такое натуральное начало жизни, и ее первозданная гармония могут способствовать земному счастью человека, утверждает Толстой.

Наиболее полно нравственную позицию Толстого раскрывает его учение о непротивлении злу насилием. Толстой исходил из предположения, что Бог установил в мире закон Добра, которому должны следовать люди. Сама по себе человеческая природа естественно благостна, безгрешна. И если человек творит зло, то только по незнанию закона Добра. Добро само по себе есть разумное, и лишь оно ведет к жизненному благополучию и счастью. Осознание этого предполагает "высшую разумность", которая всегда хранится в человеке. В отсутствии такого выходящего за рамки повседневной жизни понимания разумности и заключается зло. Понимание добра сделает невозможным появление зла, считает Толстой. Но для этого важно "пробудить" в себе высшую разумность путем отрицания обычных представлений о разумности повседневной жизни. А это вызывает душевный дискомфорт переживания людей, ибо всегда страшно отказаться от привычного, видимого ради необычного, невидимого.

Отсюда активное обличение Толстым зла и лжи реальной жизни и призыв к немедленному и окончательному осуществлению добра во всем. Важнейшим шагом в достижении этой цели является, по убеждению Толстого, непротивление злу насилием. Для Толстого заповедь непротивления злу насилием означает безусловное нравственное начало, обязательное для исполнения всеми, закон. Он исходит из того, что непротивление не означает примирение со злом, внутреннюю капитуляцию перед ним. Это особый вид сопротивления, т.е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Толстой подчеркивает, что, следуя учению Христа, все деяния которого на земле были противодействием злу в его многообразных проявлениях, необходимо бороться со злом. Но эту борьбу следует полностью перенести во внутренний мир человека и осуществлять ее определенными путями и средствами. Лучшими средствами такой борьбы Толстой считает разум и любовь. Он верит, что если на любое враждебное действие отвечать пассивным протестом, непротивлением, то враги сами прекратят свои действия и зло исчезнет. Применение насилия по отношению к ближнему, которого Заповедь требует любить, лишает человека возможности блаженства, душевного комфорта, считает Толстой. И наоборот, подставление щеки и подчинение чужому насилию только укрепляет внутреннее сознание собственной нравственной высоты. И это сознание не сможет отнять никакой произвол со стороны.

Толстой не раскрывает содержание самого понятия зла, которому не следует противиться. И поэтому идея непротивления носит абстрактный характер, существенно расходится с реальной жизнью. Толстой не хочет видеть разницы в прощении человеком своего врага ради спасения своей души и бездеятельностью государства, например по отношению к преступникам. Он игнорирует, что зло в своих разрушительных действиях ненасытно и что отсутствие противодействия только поощряет его. Заметив, что отпора нет и не будет, зло перестает прикрываться личиной добропорядочностью, и проявляет себя открыто с грубым и нахальным цинизмом.

Все эти непоследовательности и противоречия вызывают определенное недоверие к позиции толстовского непротивления. Оно приемлет цель - преодоление зла, но делает своеобразный выбор о путях и средствах. Это учение не столько о зле, сколько о том, как не следует его преодолевать. Проблема не в отрицании противления злу, а в том, всегда ли насилие может быть признано злом. Эту проблему последовательно и четко Толстой решить не сумел.

Итак, развитие русской философии в целом, ее религиозной линии в частности подтверждает, что для понимания российской истории, русского народа и его духовного мира, его души важно познакомиться и с философскими поисками русского ума. Это обусловлено тем, что центральными проблемами этих поисков были вопросы о духовной сущности человека, о вере, о смысле жизни, о смерти и бессмертии, о свободе и ответственности, соотношении добра и зла, о предназначенности России и многие другие. Русская религиозная философия активно способствует не только приближению людей к путям нравственного совершенствования, но и приобщению их к богатствам духовной жизни человечества.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Философия

Льва Николаевича Толстого

Надеждой сладостной младенчески дыша,

Когда бы верил я, что некогда душа,

От тленья убежав, уносит мысли вечны,

И память, и любовь в пучины бесконечны,-

Клянусь! давно бы я оставил этот мир:

Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,

И улетел в страну свободы, наслаждений,

В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений.

Где мысль одна плывет в небесной чистоте.

А.С. Пушкин

XIX век - век необычайного рассвета русской культуры, в том числе и литературы. Русская литература XIX века глубоко философична. Ее характерная черта - убежденность в жизненной значимости идеалов и человеческих ценностей. Особенно ярко это проявилось в творчестве Льва Николаевича Толстого, писателя и мыслителя, который создал религиозно - этическое учение о мире, о человеке, о смысле жизни.

Граф по происхождению Толстой получил хорошее домашнее образование. В 1851-1854 гг. служил на Кавказе, участвовал в битве за Севастополь. Многие прочили ему карьеру военного, однако Лев Николаевич предпочел писательство. Хотя позже и в писательстве он стал разочаровываться. Борец за свободу, справедливость, нравственность, встречается с корыстью писателей, которые в большей степени желают угодить себе, своим интересам, нежели помочь другим людям в познании смысла жизни.

Толстой считал, что драматизм человечества состоит в постоянном противоречии между неотвратимостью смерти и присущей человеку жаждой бессмертия. Воплощение этой борьбы выражается вопросом: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не унижался бы пред предстоящей мне смертью?»

Также человек представлялся Толстому «ареной», на которой борются два начала - плотское и духовное. Телесная бренна и конечна, только отрекаясь от нее, человек приближается к истинной жизни. Суть ее в особой, неэгоистической любви к миру, свойственной именно духовному «я» человека. Такая любовь помогает осознать тщетность желаний животного «я»: мирские блага, наслаждение богатством, почестями, властью - конечные блага, их сразу же отнимает смерть.

Встреча лицом к лицу со смертью близких людей наполнили внутренний мир Льва Толстого чувством безысходности, трагизма, вызывают горечь, страх. Лев Николаевич, потеряв мать, отца, любимого старшего брата, начинает по-новому смотреть на вещи, задумывается о смерти. Он осознает, что все это время не уделял особого внимания родным, жил бесцельно, для себя. «Жизнь для себя не может иметь никакого смысла… Чтобы жить разумно, надо жить так, чтобы смерть не могла разрушить жизни».

Писатель понимает, что ни его жизнь, ни ценности не выдержат проверки смертью. «Я не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого с самого начала. Все это так давно всем известно. Не нынче, так завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется кроме смрада и червей. Дела мои, какими бы они не были, все забудутся - раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать?»

Вообще, религиозные взгляды Толстого формировались долго и мучительно. В своей «Исповеди» он писал: «Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства, и время моего отрочества и юности. Но когда я к восемнадцати лет вышел со второго курса университета, я не верил уже, ни во что из того, чему меня учили». Но мысли о религии не покидали писателя. В письме к своей тетке Александре Андреевне Толстой так говорил своих ранних исканиях: «Ребенком я верил горячо, сентиментально, необдуманно, потом, лет 14-ти, стал думать о жизни вообще, и наткнулся на религию, которая не подходила под мои теории, и, разумеется, счел за услугу разрушить ее. Без нее мне было очень покойно жить лет десять. Все открывалось передо мной ясно, логично, подразделялось, и религии места не было. Потом пришло время, что все стало, открыто, тайн в жизни больше не было, но сама жизнь начала терять свой смысл. В это же время я был одинок и несчастлив, живя на Кавказе. Я стал думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать. У меня есть мои записи того времени, и теперь, перечитывая их, я не мог понять, чтобы человек мог дойти до такой степени умственной экзальтации, до которой дошел я тогда. Это было и мучительное и хорошее время. Никогда, ни прежде, ни позже, я не доходил до такой высоты мысли, не заглядывал туда, как в это время, продолжавшееся два года. И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением. Я не могу иначе. Из двух лет умственной работы я нашел простую, старую вещь, но которую я знаю так, как никто не знает, - я нашел, что есть бессмертье, что есть любовь, и жить надо для другого, для того, чтобы быть счастливым вечно. Эти открытия удивили меня сходством с христианской религией, и я вместо того, чтобы открывать сам, стал искать их в Евангелии, но нашел мало. Я не нашел ни Бога, ни Искупителя, ни таинств, ничего, а искал всеми, семи, всеми силами души, и плакал, и мучился, и ничего не желал, кроме истины».

Лев Николаевич никак не мог найти ответа на свой вопрос о смысле жизни. Эта неудовлетворенность приводила к частым остановкам жизни, несколько минутному ступору. Он признается: « …На меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне дальше жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, я потом?»

Выход из тупика он нашел в учениях Иисуса Христа. Но это не означает, что Толстой стал глубоко верующим человеком. Наоборот, он отрицает современную церковь, считая, что она предписывает проповеднику нравственных истин сверхъестественные способности; убеждают верующих в невозможность общения с Богом без посредников, тем самым, улучшая свое же положение. Программа Христа, в которой говорится о том, сто человек должен служить только своему создателю, оказалось близка к мировоззрениям писателя.

Люди во все времена надеялись на лучшее, верили, что с прогрессом придет хорошая жизнь, и всегда обманывались, не забывая при этом все же верить. Но мнения Толстого о вере расходились с традиционными. Он не надеялся на что-то бессмысленное, невидимое. «Вера есть сознание человеком такого своего положения в мире, которое обязывает его к известным поступкам». «Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не унижает себя, а живет. Вера есть сила жизни». Отсюда становится понятно, что жизнь, имеющая смысл и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

Истинная вера, считал Толстой, никогда не бывает неразумной, несогласной с достоверным научным знанием, и основанием ее не может быть ничего сверхъестественное. На словах признавая учение Христа, на деле церковь отрицает его учение, когда она освещает общественное неравенство, боготворит государственную власть, основанную изначально на насилии, участвует в освящении казней и войн. По Толстому, современная церковь исказила учение Христа, изменив его сути - нравственным заповедям христианского вероучения.

Лев Николаевич до конца жизни не соглашался с церковью, считая, что она искажает учение Христа, что это каверкованье приводит к неправильному образу жизни людей. Церковь, по словам Толстого, придумывает иносказания, по которым выходило бы, что люди, живя против законов Христа, живут согласно с ним. «Ложь поддерживает жестокость жизни, жестокость жизни требует все больше и больше лжи, и, как ком снега, неудержимо растет и то и другое».

Как считал Толстой, только в учениях Христа нравственные идеалы человечества выражены наиболее полно, и изменять их, для него казалось неправильным, даже в некотором роде преступлением.

Лев Николаевич очень долго изучал учение Христа, Древний и Новый Заветы. В них он не находил того, что просвещала сейчас современная церковь. В ней не осталось всех заповедей Христа или они были сильно изменены. Переосмыслив его учения, Толстой выделил для пять главных заповедей:

1. Не гневайся.

2. Не оставляй жену.

3. Не присягай никогда никому и ни в чем.

4. Не противься злому силой.

5. Не считай людей других народов своими врагами.

Эти заповеди актуальны и сейчас во время безнравственности и беззакония. Во время, когда ежечасно происходят межнациональные стычки и акции протеста, переходящие в геноцид. Во время, когда торжествуют подлость, гнев, зависть; когда люди беспощадно убивают друг друга; когда все могущественные и богатые считают, что им все должны поклоняться, и, когда большинство готово пресмыкаться перед ними. Во время, когда Россия стоит на первом месте по числу разводов. Если бы все жили бы по заповедям Христа, да или просто по человеческим законам и традициям, жить на земле было бы гораздо проще и безопаснее.

Но перейдем все же к философии Льва Толстого.

Заповеди не созданы для того, чтобы слепо им следовать: они как бы ступеньки на пути к совершенству. Толстой особо выделял четвертую заповедь: «Не противься злому силой». Здесь не уместно «око за око, зуб за зуб» потому как насилие противоречит любви. Именно любовь Толстой считал основополагающим мира, вечным идеалом, к которому люди будут стремиться бесконечно. «Сущность жизни человеческой и высший закон, долженствующий руководить ею, есть любовь». На зло надо отвечать непременно добром.

Но насилие, несомненно, присутствует в нашей повседневной жизни, и этому невозможно противостоять. Потому как даже якобы ненасильственные движения часто подразумевают насилие. Особенно это касается государственной политики, которая так организована, что «люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности за них…Одни потребовали, другие решили, третьи подтвердили, четвертые предложили, пятые доложили, шестые предписали, седьмые исполнили». И никто не виноват. Размытость вины в таких ситуациях - не просто результат намеренного стремления спрятать концы. Она отражает само существование дела: насилие объективно является областью несвободного поведения. Люди никогда не совершили бы подобных преступлений, если действовали поодиночке. Толстой давно уже замечал о падении авторитета государственной власти в современной ему России. Это вкупе с падением нравственности приводит к тому, что Толстой, раньше любивший отечество, теперь чувствует отвращение им. «В России скверно, скверно, скверно. В Петербурге, в Москве все что - то кричат, негодуют, ожидают чего - то, а в глуши тоже происходит патриархальное варварство, воровство и беззаконие».

Заповедь непротивления соединятся в целое с учением Христа только в том случае, если принимать ее как закон, от которого нельзя отступить. Например, отступить от закона Любви, значит допустить насилие. Толстой считал, что убийства не могут быть оправданными. Он говорил, что не один человек не имеет права лишать жизни другого, какие бы мотивы у него не были. «Смертная казнь - как была, так и осталась для меня одним из тех людских поступков, сведения о которых в действительности не разрушают во мне сознание о невозможности их совершения»

Одинаково осуждая насилие и правительство, Толстой дает следующие рекомендации практической этики:

1. Перестать самому делать прямое насилие, а также и готовиться к нему;

2. Не принимать участия, в каком - то не было насилии, делаемом другими людьми;

3. Не одобрять никакого насилия.

Льва Николаевича часто упрекают, что он абстрактно мыслит. Что только из-за сугубо моральных соображений он отрицал насилие, и, что учение Христа не имеет к этому никакого отношения. Закон о непротивлении не говорит о полном бездействии в ответ на зло. Нет, со злом бороться нужно непременно. Более того только тогда можно противиться насилию, когда отказываешься отвечать тем же. «Защитники общественного жизнепонимания объективно стараются смешать понятием власти, то есть насилия, с понятием духовного влияния, но смешение это совершенно невозможно».

Толстой живет в движении времени, и каждый из нас пребывает в нем. Оно рано или поздно всех расставит по своим местам, именно время покажет, как и насколько воспользуется человечество его учением и теми правилами нравственности, которые он провозглашал всю жизнь. Эти правила писатель сам считал вполне исполнимыми. А нам остается только следовать им, ибо он - такой же живой человек, как и мы, только с одним существенным различием: он бессмертен, чего не дано нам.

Литература

1. «Л.Н. Толстой и его близкие» М., 1986

2. А.И. Солженицын «Собрание сочинений» Т.4. Париж, 1979

3. А.А. Гусейнов «Великие моралисты» М., Республика, 1995

4. «Введение в философию» В 2 т., 1990

5. Л.Н. Толстой «Собрание сочинений» в 12 т., М., изд. «Правда», 1984

6. П.С. Тургенев «Человек» Дрофа, 1995

7. Ю.В. Лебедев «Литература. 10 класс» М., Просвещение, 1992

8. К. Рыжов «100 великих россиян» М., Вече, 2001

Подобные документы

Место Л.Н. Толстого в истории русской философии. Влияние на молодого писателя идей Ж.Ж. Руссо и А. Шопенгауэра. Основные религиозно-философские работы Л.Н. Толстого. Особенности восприятия жизни писателем. Смысл и ценность жизни по Л.Н. Толстому.

реферат , добавлен 04.03.2012


Истинная религия и смысл жизни в понимании Л.Н. Толстого; нравственные принципы, которые укладываются в слагавшуюся в его сознании систему взглядов. Воздействие общественной и умственной атмосферы России второй половины XIX века на воззрения писателя.

реферат , добавлен 11.08.2010


Лев Шестов как русский философ, затронувший в статьях и книгах массу философских и литературных тем. Скандальный выход книги "Апофеоз беспочвенности". Ощущение трагизма человеческого существования. Философия Льва Шестова - закон "отрицания отрицания".

реферат , добавлен 14.05.2011


Смысл жизни в религиозном и материалистическом мировоззрении. Значение духовности в поисках смысла жизни в русской философии. Вопрос о смысле жизни в работах русских философов. Смысл жизни для современного российского общества. Заповедь познания мира.

контрольная работа , добавлен 20.08.2013


Изучение декабристской философии. Достоевский о природе зла. Формы выражения человека. Философия Толстого и Чаадаева. Исследование основных принципов христианской религии – непротивление злу насилия. Соединение материального и духовного в человеке.

презентация , добавлен 26.11.2014


Исследование философского учения Л. Толстого в религиозно-утопическом направлении общественной мысли России конца XIX – начала XX веков. Историко-философские основы мировоззрения Л. Толстого. Вера как нравственная основа жизни человека. Отрицание власти.

реферат , добавлен 21.02.2014


Анализ религиозных воззрений Л.Н. Толстого. От отрицания жизни к ее утверждению. Страдания и два облика смерти. Личность и разум. Влияние Шопенгауэра на Толстого. Добро и непротивление злу насилием. Религия как отношение к миру. Вера, неверие и наука.

дипломная работа , добавлен 26.05.2015


Характеристика основных философских направлений XIX века, которые отличались простой формой выражения мыслей (критика, искусство, публицистика). Отличительные черты философии Достоевского о природе зла. Философские взгляды Толстого. Источники насилия.

презентация , добавлен 29.10.2010


Биография жизни Н.Ф. Федорова, наполненная непрестанными размышлениями, обоснованием своего философского учения, постоянным самообразованием. Уважение к его личности и признание Львом Толстым. Религиозность и теологический аспект федоровской философии.

реферат , добавлен 07.04.2009


Анализ жизненного пути и взглядов известного русского философа Семена Людвиговича Франка. Идеи работы "Философские предпосылки деспотизма". Метафизический реализм и понятие о смысле жизни. Учение об исходной реальности и об обществе. Философия и религия.